— Норма, — прошептал он.
— Ладно, — сказал Тодд. — Как скажешь, парень.
Он выстрелил в Калошу Эда опять, и половина головы Эда исчезла в кровавых брызгах.
Эд повернулся, как пьяный, и стал пытаться открыть дверцу водителя, вновь и вновь повторяя имя дочери сдавленным слабеющим голосом. Тодд выстрелил еще раз, прицелившись в основание позвоночника, и Эд упал. Ноги немного подергались на гравии, потом перестали.
«Слишком тяжелая смерть для завуча», — подумал Тодд, издав короткий смешок. И в ту же секунду страшная боль, как игла, пронзила его мозг, он закрыл глаза.
Когда открыл их снова, то почувствовал себя лучше, чем в последние месяцы — а может даже, чем в последние несколько лет. Все нормально. Все сложилось.
Пустота ушла с лица, уступив место какой-то дикой красоте.
Он вернулся в гараж и взял все свои патроны, больше четырехсот. Положил их в сумку, повесил сумку на плечо. Когда снова вышел на улицу, он взволнованно улыбался, глаза бегали, так улыбаются мальчишки в день рождения, на Рождество и в День независимости. Эта улыбка предвещала салюты, елочные балы, тайные знаки и тайные встречи, круг почета после триумфа в игре, когда восторженные болельщики несут игроков в город на плечах. Исступленная улыбка светловолосых мальчиков, уходящих на войну в шлемах, похожих на угольные ведерки.
— Я — повелитель мира! — громко закричал он в синее небо и на секунду поднял винтовку над головой.
Потом пошел к тому месту на склоне, где земля уходила круто вниз, а поваленный ствол служил убежищем.
Его сняли оттуда лишь через пять часов, когда уже почти стемнело.