Брат Дэнис сбежал по ступеням странноприимного дома и заторопился вослед процессии, намереваясь вернуть юношу, чтобы приютить его вместе со своими подопечными. Зрители постояли с минуту и вернулись к прерванным занятиям; вскоре шум и движение в толпе возобновились. Сначала робко и неуверенно, а потом еще более оживленно праздничная кутерьма завертелась; мрачное видение смерти явилось и пропало. Можно было опять предаваться беззаботной радости.
Хью и Кадфаэль молча пересекли двор и подошли к воротам. Крестьянин толкал тачку в сторону Форгейта. Видимо, заплатили ему вперед и он остался доволен.
- Что ж, этот молодец свою работу сделал, - заметил Хью, когда владелец тачки скрылся за поворотом. - Теперь остается ждать новостей от брата Дэниса.
Серый жеребец, любимец Хью, был привязан близ привратницкой. Жеребец не отличался ни статью, ни темпераментом, но был тугоузд и норовист. Он презирал всех представителей рода человеческого, за исключением хозяина, которого уважал как равного.
- Не забудь, мы ждем тебя, - сказал Хью, ставя ногу в стремя и берясь за поводья. - Да с новостями. Не сегодня-завтра, наверное, ты узнаешь, кто этот юноша.
Глава вторая
Кадфаэль, отужинав, вышел из трапезной. Вечер был теплый, светлый, озарявший округу алыми отблесками заката. За трапезой - по распоряжению приора Роберта, желавшего угодить канонику Герберту, - читали места из Святого Августина, которого Кадфаэль не слишком любил. Непреклонность Августина, по мнению Кадфаэля, оборачивалась холодностью по отношению к тем, кто имел иные взгляды. Да Кадфаэль и не согласился бы ни с одним из почитаемых святых, провозгласивших, что человечество - это скопище безнадежных грешников, неотвратимо шествующих к гибели, а мир из-за множества несовершенств является воплощением зла. Кадфаэль созерцал мир в сиянии вечерней зари - начиная от роз в саду и вплоть до любовно обработанных камней, из которых был сложен монастырь, - и находил этот мир прекрасным. Не мог он согласиться с Блаженным Августином и в том, что число праведников строго ограничено и судьба каждого из нас предопределена с младенчества: отчего бы тогда, раз уж нет надежды на спасение, не махнуть на все рукой и не заняться грабежом и разбоем, потворствуя возрастающей алчности?
В столь мятежном расположении духа Кадфаэль направился к лазарету, вместо того чтобы вернуться в трапезную, где продолжалось чтение трудов неукротимого поборника праведности Святого Августина. Кадфаэль решил, что лучше будет заглянуть к брату Эдмунду и проверить содержимое его аптечки, а потом посудачить с престарелыми братьями, немощными и уже неспособными нести бремя повседневных монастырских обязанностей.
Брат Эдмунд, которого отдали в монастырь трехлетним ребенком, тщательно придерживался заведенного распорядка и потому отправился в трапезную слушать чтение брата Жерома. Вернулся он как раз перед вечерним обходом, Кадфаэль только что закрыл дверцы аптечного шкафа и беззвучно повторял названия трех снадобий, запасы которых надлежало восполнить.
- Вот ты где, - заметил Эдмунд, нимало, впрочем, не удивляясь. - Весьма кстати. Я привел с собой парня, которому ты можешь оказать добрую услугу: зоркости и сноровки тебе не занимать. Я пытался помочь ему сам, но твои глаза видят значительно острей.
Кадфаэль обернулся, чтобы рассмотреть, кому это понадобилась в столь поздний час его помощь. Комната была плохо освещена, человек, который пришел с Эдмундом, нерешительно мялся у порога. Худой застенчивый юноша, выше среднего роста, как брат Эдмунд.
- Подойди к свету, - велел попечитель лазарета, - и покажи брату Кадфаэлю свою руку.
Юноша приблизился к Кадфаэлю, и Эдмунд пояснил:
- Он пришел к нам сегодня утром. И, похоже, издалека. Ему необходим отдых, но прежде надо удалить занозу из ладони, пока не началось нагноение. Дай-ка я установлю лампу.
Свет упал на лицо юноши, резко обозначив выступающий нос, высокий лоб и скулы. Вокруг его рта и глаз лежали глубокие тени. Гость уже успел смыть с себя дорожную пыль и расчесать светлые волнистые волосы. Юноша стоял, опустив глаза и глядя на свою правую руку, которую держал ладонью вверх. Это был тот самый юноша, привезший своего мертвого спутника и попросивший крова и для себя, и для него.
Рука, которую он спокойно протянул для осмотра, была широкой и мускулистой, с длинными крупными пальцами. В нижней части ладони, у основания большого пальца, виднелась неровная глубокая царапина, которая уже начала воспаляться. Рану надо было срочно обработать, чтобы не возникло нагноения.
- Неважнецкая тебе попалась тачка, - сказал Кадфаэль. - Ты занозил ладонь, выволакивая ее из канавы? Или слишком неудобно было толкать? Кстати, чем ты пытался извлечь занозу - грязным ножом?
- Ничего страшного, святой отец, - успокоительно сказал юноша. - Все обойдется, думаю. Тачка была новая, ручки необструганы, а гроб очень тяжел от того, что обит свинцом. Заноза вошла глубоко, но часть я уже вытащил.
В аптечном шкафу хранился пинцет. Кадфаэль осторожно ввел его концы в воспаленную рану, прищурившись над ладонью юноши. Зоркость его была превосходна, а прикосновения точны и безжалостны. Щепка сидела глубоко в ладони, дальний конец ее был расколот. Кадфаэль извлекал частицу за частицей, отгибая края раны и надавливая на них, чтобы убедиться, не осталось ли обломков занозы. Подопечный его хранил молчание, стоял тихо и не морщился; Кадфаэль предположил, что либо парень на редкость спокоен по натуре, либо робеет перед незнакомыми людьми.
- Ну-ка, чувствуешь что-нибудь внутри?
- Нет, только саднит, но не колется, - коснувшись раны, ответил юноша.
От длинной щепки остался под кожей темный след. Кадфаэль взял из аптечного шкафа настойку, чтобы промыть рану: смесь окопника аптечного, липушника и чистеца, недаром заслужившего свое название.
- Обращайся с рукой поосторожней. Если завтра еще будет болеть, мы снова промоем рану. Но, думаю, все скоро заживет.
Брат Эдмунд ушел на вечерний обход: надо было навестить болящих стариков, подлить масла в лампадку, горевшую в часовне. Кадфаэль закрыл дверцы аптечного шкафа и взял светильник. Лицо юноши, стоявшего посередине комнаты, осветилось более полно и отчетливо. Глубоко сидящие глаза неподвижно смотрели на Кадфаэля: при свете дня они блистали синевой, но теперь казались почти черными. Большой упрямый рот неожиданно расплылся в мальчишеской улыбке.