– Почему ты думаешь, что его убили не здесь?
– Крови почти нет – раз. Два: когда я шел к вам, покойничек здесь не лежал. Сколько прособирались? Минут сорок, сорок пять? Можно за это время привести человека, пять раз пырнуть его ножом, выбирая место для удара, да еще проделать это так, чтобы в доме ничего не услышали? Он же орать должен! Да и следы одного человека. Видишь? Во-от так убивец к крылечку шел и Рэва нес.
Вестри, взволнованно сопя, просунулся между Оле и Хельгой. Пришлось оттаскивать его за ошейник. Наклонившись к собаке, я близко увидел раны на груди Рэва Драчуна. Глубокие круглые ямки. А когда втыкаешь нож в слежавшийся снег или шляпку гриба, разрез получается узкий и длинный…
– Ларс! Ты почему еще здесь? Гудрун! Успокойся и возьми собаку!
Когда хесса Къоль не дома, с ней лучше не спорить. Вечером все узнаю. Уже закрывая за собой калитку, я услышал:
– Оле, а ведь следы ведут только к крыльцу…
– Нет, Ларс. Эмоции, подробности… Так ты можешь рассказывать дома, Гудрун. Еще раз.
Я говорю о случившемся утром еще раз. И еще. Без эмоций и подробностей, самую суть. Торгрим, соединив кончики пальцев, рассеянно поворачивает кисти рук – все ищет положение, когда будут видны все пальцы.
Торгрим учит меня многому. Писать красиво и разборчиво, хотя бы и пристроив сумку на колене. Видеть, слушать, запоминать и понимать. Каждый день я рассказываю ему о случившемся в Гехте, пытаясь выделить главные события.
– Хронист должен записывать все, – говорит мой учитель, прихлопывая ладонью стопку пестрых от чернил листов пергамента. – И беречь всю свою жизнь. Но каким бы важным и волнующим ни было событие, в Большой Летописи должно остаться о нем две-три строчки, таких, чтобы читающий понял все. Почему?
– Подробные записи занимают слишком много места. Искать трудно и долго. Лучше пролистать одну книгу, чем десять.
– Правильно. Перечисление товаров на ярмарке и цен на них расскажет о годе жизни города больше, чем сообщение, что по улицам проезжал король. Вот этим вопросом ты сейчас и займешься.
Учитель кладет передо мной открытую книгу. Быстро пробегаю глазами страницы – ни слова о монаршей особе.
– Вот это, – Торгрим указывает на мелкие буковки внизу второго листа. – Из этой записи можно сделать по меньшей мере пять важных выводов о жизни города. Завтра расскажешь.
И мой учитель, набросив на плечи плащ и взяв сумку, уходит. Он будет бродить по улицам Гехта, неторопливо пить зеленое пиво в трактире «Три петуха», наблюдать, беседовать, запоминать. Такова работа хрониста.
Хельга как-то вытянула из Торгрима, а потом проболталась мне, что есть у наставника великая неосуществимая мечта: стать свидетелем, а лучше участником чего-то, что будет иметь право быть занесенным в хронику не красными даже, а золотыми буквами. Кто-то жаждет власти и славы, Торгрим Тильд – события. А приходится записывать сплетни караванщиков да цены на городском рынке. Скучно хронисту в тихом университетском Гехте, но виду не подает. Кружит Торгрим по улицам, ищет свое главное событие, но пока что тщетно.
Мне тоже нет нужды сидеть в ратуше до ночи. Нужно только прочитать заданный отрывок, понять, в чем загвоздка, а разобраться с ней можно в другом месте.
Втиснувшись на подоконник возле узкого длинного окна, я снова изучаю прижатые пальцем страницы.
Вот те раз! Семьдесят лет назад на ярмарке в Гехте продавали горный мед. И что? Он считается вкусным, но, впрочем, абсолютно бесполезным, добывать его трудно, потому и стоит лакомство дорого. Но его привезли на ярмарку, значит, спрос на медок был. Год выдался настолько спокойным и жирным, что у людей появились деньги на излишества? Или же в Гехт съехались все богатеи Фимбульветер? Или добытчики набрели на невиданные прежде залежи меда? Интересно…
Я стянул со стола Торгрима несколько тонких кусочков коры серого дерева. Чернильница в виде хрустального дракончика азартно прикусила перо. Шелестели страницы хроники. Какие из упомянутых событий могут быть связаны с ярмаркой? А с Западным Щитом?
Гехт времен моего прадеда оживал, обретал краски, словно опущенный в воду полосатый камень. По улицам шли люди, у которых были имена, дела, судьбы. Их благополучие и беды были прочно связаны с состоянием города, но и Гехт зависел от них.
Я споткнулся об оборванное слово, будто о камень, прикинувшийся безобидным снежным бугорком. «Двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 27-й день зимы. Почтенный Лейф Кёккен открыл трактир „Три пету…“»
И дальше уже другим почерком. Буквы не округлые, ровные, как во всей летописи, а словно стиснутые с боков:
«Двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 28-й день зимы. Хронист Орм Бъольт ушел из Гехта. Я, ученик Снорри Турл, принимаю…»
Ушел из Гехта? Хронист никогда не бросит свой город! Отлучился ненадолго и не смог вернуться? Но кто же без особой надобности выходит за стену зимой? Если за пределами Гехта случилось нечто из ряда вон выходящее, то почему нет записей об этом событии? И «ушел», а не «уехал». Без кхарна в Белом Поле верная смерть. Что случилось на следующий день после открытия трактира «Три петуха»? Что заставило Орма Бъольта уйти, не дописав строки?
Я пролистал все летописи, написанные рукой Снорри Турла. В глазах рябило от выделенных красным ключевых слов. Турл прожил еще пятьдесят лет и – редкость среди хронистов – умер своей смертью. Об ушедшем учителе Снорри не упоминал больше ни разу.
Захлопнув летопись, я в изнеможении сполз на пол. Опираясь локтями о стол и положив подбородок на руки, уставился на фунсову книгу. Так Вестри опускает голову на стул и тоскливо смотрит на плиту, где стоит миска с сухариками. Очень этот взгляд способствует получению желаемого. Но не у меня.
Книга словно ухмылялась. Зазор между страницами смотрелся ехидным ртом с поджатыми губами. Но… Листы пергамента всегда прилегают друг к другу вплотную!
Витающие в ратуше духи покойных хронистов должны были разорвать меня на клочки, увидев, сколь непочтительно я распахиваю летопись. Но, наверное, они просто опешили от такого невиданного святотатства.
Вот она, страница с оборванным словом. Такая же, как и другие… Книги для хроник сшивают сразу, заключая чистые листы пергамента в надежный переплет. Летопись всегда пишется набело, хронисты ничего и никогда в ней не изменяют. Я осторожно провел пальцем между листами. У самого корешка крохотный выступ. Орм Бъольт дописал слово. И еще две страницы после него. Но потом кто-то аккуратно вырезал листы.
Хронист, портящий летопись или позволяющий это сделать кому-то еще? Скорее куры заклюют белую росомаху! Трактир «Три петуха»…
На вывеске единственного в Гехте трактира местный художник намалевал двух петухов, восхваляющих третьего. Превозносимый кочет повернут к посетителям грудью и то ли расправляет крылья, то ли подбоченивается. Физиономией (если таковая бывает у птиц) он донельзя похож на хозяина заведения почтенного Эмиля Кёккена.
Хельга, Оле и Торгрим сидели за столом в углу. Видимо, только что пришли. Стражник увлеченно махал хозяину заведения рукой с тремя оттопыренными пальцами. Увидев меня, отогнул еще один. Почтенный Эмиль кивнул и поставил на поднос четыре кружки с зеленым пивом.
– Разбавленное небось? – спросил Оле, отхлебнув.
– А то! – покладисто согласился трактирщик.
– Во кощун! – восхитился Сван. – И не боишься признаваться?
– А чего? В морду дашь? Так в следующий раз я тебе наливать не буду. Трактир-то приличный один! Или капитан стражи в кабак пойдет, с хамлом всяким тамошнее пойло тянуть? Дед говорил, нас даже в бунт, когда Пестрые улицы громили, палить не осмелились. Чего кушать будете?