Выбрать главу

На стенах, тоже тёмных, закопченных дымом масляных ламп, трубок и очага — несколько морских пейзажей; на самом же видном месте, в простенькой раме портрет мужчины с длинным лицом из разряда тех, которые принято называть лошадиными, и в капитанской фуражке. Я узнал его с первого взгляда — Александр Гриневский, литературный псевдоним «Александр Грин», — и не то, чтобы сильно удивился. С тех пор, как прозвучало название города, «Зурбаган», я ежеминутно ожидал чего-то подобного. Ожидания эти, видимо, были написаны у меня на физиономии, потому что мой провожатый, стоило нам усесться за столик в углу, подозвал к себе хозяйку заведения, и, договорившись о комнате для меня, стал расспрашивать её о человеке, с которого этот портрет был написан. Тётушка Гвинкль, румяная, дебелая, в крахмальном фартуке поверх весёленького голубого платья и чепце, не обманула моих ожиданий — послав поварёнка за нашим заказом (обещанные мастером Валу запечённые дорадо с картошкой и два кувшина «Капитанского» эля) она уселась к нашему столику и принялась рассказывать. Сама она его, конечно, не знала, дело было давно, ещё когда её мать состояла в «Белом дельфине» девчонкой-посудомойкой — она-то и рассказала дочери о госте из-за одного из Внешних Морей, который то ли год, то ли два прожил в Зурбагане, и частенько бывал здесь в таверне. По словам тётушки Гвинкль он был замечательным рассказчиком — послушать его повествования каждый вечер собиралось множество народа, и гостю, как она образно выразилась, «редко когда приходилось платить за свой эль». Рассказы его были простые, но берущие за душу местных завсегдатаев — про таких же, как они, рыбаков, грузчиков, судовых плотников и прочих тружеников моря; про моряков с кораблей, прибывающих в Маячную гавань — так здесь называют огромный залив, на берегах которых стоит Зурбаган и с полдюжины других городков и рыбацких деревушек — и про далёкие страны, откуда эти корабли прибыли и куда они отправятся, когда придёт срок.

Говорила хозяйка на незнакомом мне языке, и если бы не мастер Валу, взявший на себя роль синхронного переводчика — я не понял из всего этого повествования ни единого слова. Чего никак не скажешь о посетителях «Белого дельфина» — видимо, рассказ свой тётушка Гвинкль повторяла не один раз, но уже после первых её слов от соседних столов к нашему стали перекочёвывать слушатели. Кто-то выставил кувшин эля, кто-то принялся дополнять рассказ трактирщицы подробностями, о содержании которых я мог только догадываться, поскольку «переводчик» неизменно их игнорировал. В итоге, когда трактирщица, наконец, выдохлась, а мы с мастером Валу (сам он, если не считать перевода, за всё это время не вставил и десятка фраз) покончили с заказанными блюдами, вокруг нашего стола собралось не меньше двух дюжин человек. Они спорили, галдели, перебивали друг друга, размахивали руками, и мне оставалось только пожалеть, что я по-прежнему не понимаю ни слова — наверняка из этого многоголосья можно было бы вычленить немало полезного, позволившего бы разобраться: где я оказался, и что, чёрт возьми, со мной приключилось за этот безумный день? И так бы оно всё и закончилось — усталостью, восхитительно полным желудком, гулом в ушах, то ли от выпивки, то ли от непонятного многоголосья, если бы мастер Валу не вытащил меня из-за стола, вокруг которого к тому времени творилось уже что-то среднее между бурно развивающейся кабацкой склокой и вечером ностальгических воспоминаний. Отыскав местечко поукромнее, он заказал пару пинт «Капитанский», большую тарелку мелких, восхитительно хрустящих обжаренных рыбёшек, вроде черноморских барабулек, и устроился на скамье поудобнее. Я последовал его примеру — разговор, судя по всему, предстоял долгий.