— А ты? Можешь просить в молитвах за чужую душу, чтобы смерть отступила? Господь прислушивается к тебе? — продолжил допытываться Джанно.
— Могу. И мне удается его убедить почти всегда… — он замолчал и с грустно вздохнул. — Я только роды не люблю принимать. Держишь младенчика на руках, он у тебя розовеет, начинает дышать, кричит, глазки открывает и на тебя смотрит… Ты радуешься, что вот, новый человек родился для этого мира, чистая душа… такое трепетное чувство! А потом узнаешь, через день, неделю или месяц, что он помер. И не знаешь, спрашиваешь безответно: в чем же воля была Твоя? — голос Михаэлиса задрожал, он запнулся, стараясь проглотить колючий комок, застрявший в горле. — Пошли устраиваться. А то хорошо сидим, только вина уже не хватает, — он повертел в руках пустой кувшин.
Они зажгли лампы и поднялись на верхний этаж. Комната, где спал Джанно во время своего пребывания в Агде, была где-то посередине коридора, но Михаэлис подвел его к двери другой комнаты, в торце. Она располагалась над охранницкой. Их разделял только низкий первый этаж. Глухой стеной она граничила с верхним ярусом комнаты дознаний.
— Это самая тёплая комната, — объяснил Михаэлис, вставляя ключ в замочную скважину, — в стене проходит труба очага, который находится в подвале, у стражников. Теплый воздух поднимается вверх, обогревая пыточную с одной стороны, а с другой — часть коридора первого этажа и эту комнату. Труба выходит над нами, на крыше. И, конечно, — он открыл дверь, пропуская Джанно внутрь, — я здесь живу!
Неясный свет лампад выхватывал из темноты очертания разных предметов. Два окна, закрытые ставнями, выходили на обе стороны здания: на улицу и в тюремный двор, под ними стояло по скамье. Посередине — большая и низкая кровать под плотным балдахином. Слева от нее — несколько сундуков, поставленных друг на друга, на стене возле окна крепились полки, заваленные всякими диковинными вещами. Справа стоял стол с несколькими стульями, на нём лежали книги, пергамент, стояло множество закрытых пробками глиняных горшков разного размера. В углу рядом со входом располагалась кованая стойка-треножник, предназначенная для умывания: посередине в пазах вставлен медный таз, а над ним на крюке висел железный котелок, в котором грели воду или варили пищу.
— Богатство-то какое! — воскликнул Джанно, разглядывая на кровати тонкие простыни, расшитые узором покрывало и подушки. Занавеси на балдахине были тоже украшены витиеватой бахромой и кистями. — Даже боюсь прикасаться, чтобы не помять какой-нибудь узорчик. И ты вот на этом каждую ночь спишь? — Он наморщил лоб и с деланным подозрением посмотрел на Михаэлиса.
— Отчего же себя, такого любимого, не побаловать? — весело отозвался тот, наливая воду из котелка в медный таз. — А еще я мыться люблю. На моей родине купальня в каждом доме есть. И от тебя буду того же требовать. Ну, это ты уже сам знаешь… — он опустил в воду кусок чистой материи. — А ты теперь решай — здесь останешься или пойдешь к себе ночевать.
— Вот так прямо в холодную ночь выгоняешь? — вскинулся на него Джанно, и почувствовал, как в нем просыпается «флорентийская шлюха». Эта язва точно себя в обиду никогда не даст! — А сам в теплой постельке? Неужто с любимой плёточкой в обнимку [1]?
— Я тебя пока даже пальцем трогать не хочу! — непонимающе откликнулся Михаэлис. — Я только…
— А когда захочешь? — с любопытством поинтересовался Джанно. — Я тут подумал, раз мы будем с тобой спать в одной постели, тесно прижавшись, как долго ты сможешь себя сдерживать?
— А ты себя? — Михаэлис подошел к нему вплотную. — Я не понимаю, ты чего добиваешься? Опять соблазняешь? Весело тебе?
— Мне тебя губами приласкать тоже нельзя?
— Нет, ты животом дышать будешь.
— И что же мне теперь делать, раз я такой весь больной? В одиночестве яйца себе морозить и дыханием согреваться?
Михаэлис расхохотался, поняв, наконец, мысль Джанно:
— Дурак! Я только хотел предложить тюфяк твой сюда перенести. А ты уже всеми своими мыслями в мою кровать залез. И кто из нас более несдержанный в страстях? По чьей спине плётка плачет?
Джанно нахмурился, досадуя на собственную глупость и ругая «флорентийскую шлюху» последними словами:
— Выходит, что по моей…
Михаэлис склонил голову на бок, насмешливо его разглядывая:
— С удовольствием выполню твоё пожелание, но потом, как твёрдый шрам появится.
Он сходил за тюфяком и принес одеяло, обустроил для Джанно ложе на полу между своей кроватью и столом.
Джанно, стоявший столбом рядом со входом и выполнявший функцию держателя лампы, с нескрываемым удовольствием наблюдал, как мужчина, раздевшись донага, начал обтираться мокрой тряпицей, и почувствовал, как его собственное тело отзывается появившейся теплотой в паху:
— Меня так же сможешь?
Михаэлис замер на мгновение, сначала оценивающе посмотрел на юношу, потом на свой слегка возбуждённый член:
— Опять испытываешь? Подними камизу, я тебе живот оботру и хватит на сегодня.
Джанно опустил лампу на пол и задрал рубашку, с любопытством наблюдая, как меняется выражение лица Михаэлиса: становится более сосредоточенным, будто палач забывает о собственных чувствах и пытливо начинает погружать свой разум в тайную науку врачевания, исследуя рану:
— Через день уберу нитки, — он омыл живот юноши водой, потом снял с полки сосуд из толстого стекла, немного вылил из него прозрачной жидкости с резким запахом [2] на тряпицу и протёр затягивающийся рубец на ране и нити, которые стягивали его по бокам. Джанно поморщился: так пахло дыхание людей, которые слишком часто пили крепкий эль. На живот опять была наложена стягивающая повязка.
Джанно еще долго, не смыкая глаз, лежал в полутьме, прислушиваясь к равномерному дыханию Михаэлиса над своей головой и набираясь мужества. Когда же лампада уже была готова погаснуть, осторожно поднялся, завернувшись в одеяло, обогнул кровать, забираясь на нее позади спящего на левом боку мужчины. Прикорнул рядом, немного потянулся к нему, вдыхая запах его кожи, наслаждаясь близостью, улыбнулся, поворачиваясь на спину, наполнив радостным волнением свою душу и тело, и спокойно отправился в мир светлых грёз.
Комментарий к Глава 7. Возвращение в Агд
[1] в те времена «укрощать» страсть предпочитали ударами плетей, ношением власяницы или огнём (женщины подносили горящие свечки к вагине).
[2] спирт был известен ещё с IX века.
========== Глава 8. Дракон и шлюха ==========
Звон колокола собора святого Этьена будил спящий город каждое утро. Джанно и Михаэлис проснулись одновременно, поскольку этот звук уже был привычным знаком начала дня. Палач недовольно заворчал, обнаружив, что спал, уткнувшись юноше в плечо, приобнимая поперек груди, но, встретив его довольную ухмылку, решил для себя, что «оно и к лучшему»:
— Вставай уже! Приступай к работе! Стефанус еще две недели тут: поможет, чтобы ты не таскал тяжести, — и опять закрыл глаза, проваливаясь в сон и давая свободу действий.
Михаэлис, как и городской судья, нотарий и прочие небожители Агда, начинал свой день только через час, со следующим ударом колокола.
Джанно же за это время должен был одеться, умыться, спуститься в охранницкую, развести огонь в очаге, отпереть дверь и принять у представителя братства булочников вчерашний хлеб, у зеленщика то, что уже нельзя было продать на рынке честным горожанам, и приготовить утреннюю похлёбку для заключённых. Потом появился Стефанус, натаскал воды из колодца.
После каждого городского празднества народу в тюрьме прибавлялось: сами горожане и гости отдыхали с душой и не сильно расстраивались, когда городская стража предлагала особо разбуянившимся провести ночь в холодной камере. С приходящей осенью в город потянулись и преступники всех мастей: весной и летом эти люди вполне честно работали в деревнях, потом, по мере того как полученные деньги растекались на выпивку, азартные игры и шлюх, начинали искать более лёгкой наживы. Днем они облепляли церковные паперти или срезали кошельки у зазевавшихся прохожих на городских рынках, а ночью караулили загулявших и подвыпивших жителей в узких проулках. Иногда они сознательно шли в руки городской стражи, чтобы провести ночь не на улице, а под тюремной крышей, да еще и получить бесплатную похлёбку. Провинившихся секли плетьми, а потом отпускали на все четыре стороны, указав направление до городских ворот, но потом снова ловили.