– Все? – Джованни в сомнении поднял бровь, он был наслышан о скупости французского короля.
– Возможно и не все, а лишь то, что им причиталось, – рассмеялся Гийом, которого очень порадовала мысль, высказанная юношей. – Но противостояние между понтификом и королём было переведено в противостояние между Колонна и понтификом, а это еще серьезнее: он объявил их схизматиками, а твои собратья использовали своих же «слуг господних», обвиняя папу Бонифация в нелегитимности и стяжательстве. И если ты слышал о францисканцах-спиритуалах… – Джованни кивнул. – То как раз в это время и происходят различные «видения» и «откровения», начинается написание трактатов о бедности и евангелическом образе жизни. Еще на год наш король получил время на то, чтобы собрать силы: папа Бонифаций воевал с Колонна [7]. За четыре недели до Рождества, когда Папа собрался отслужить мессу в капитулировавшем Риети и уже облачался, случилось сильное землетрясение, которое разрушило город. Оснований увидеть в Бонифации Антихриста оказалось предостаточно. А еще год он был занят подготовкой и проведением праздника-юбилея в Риме.
– Налей, пожалуйста, ещё вина, – Джованни протянул кружку и пошевелился, чтобы размять тело. Ощущения были уже не такими острыми, очень хотелось хотя бы лечь на бок. Он согнул ноги в коленях и пошевелил ступнями.
– Да, ещё глоток вина не помешал бы, – задумчиво произнёс Гийом, – в этот год я оказался на острове Руад со своим синьором. Это подле Тортосы. Рыцари Храма поверили коварству сарацинов и сдались. Де Моле с отрядом верных рыцарей смог избежать плена, простых же солдат обезглавили, а тех, что выжил, увезли в рабство в Египет.
– Господи, Гийом, я не знал, – Джованни поднялся на локтях, потянувшись к нему, – господин де Мезьер пытался мне что-то втолковать, и ты вчера сказал… Сколько лет ты был в плену?
– Почти семь, – отрешенно ответил Гийом, – в последний год мне пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить хозяина выставить меня на продажу и дать возможность, с помощью рыцарей госпитальеров, меня выкупить. Так что, Джованни, – он озорно ему подмигнул, стараясь сдержать нахлынувшие печальные воспоминания, – самая дорогая шлюха – это я. И моя свобода дорога не заплаченным золотом, цена на рынке была не слишком высока, а тем, что орден госпитальеров для себя выкупил потом за моё спасение, и тем, чем заплатили тамплиеры, чтобы я вернулся на родину. Я тебе расскажу, когда моё повествование дойдёт до того времени.
– Да ладно! – Джованни жеманно пожал плечами, повел глазами, захлопав ресницами, и облизнул языком губы, а потом звонко рассмеялся, заставляя Гийома широко улыбнуться в ответ, – неужели можно быть дороже флорентийской шлюхи? Я весь горю от нетерпения узнать…
– Продолжу, – Гийом опять наполнил кружки вином из длинного узкогорлого глиняного кувшина. – За четыре года, пока папа Бонифаций был занят делами в Риме, наш король не терял времени, расставив везде своих людей на церковные должности. Он, по сути, спровоцировал папу Бонифация, а заодно и проверил свои силы: епископ Памье [8], что в графстве Фуа, известный своими высказываниями против нашего короля, был обвинен в измене, ереси и богохульстве и предстал перед королевским судом. Папа Бонифаций приказал отпустить епископа и снова начал войну против Филиппа. Он заявил в своей булле [9], что спастись может только тот, кто признает власть понтифика. Власть светская и королевская является производной от духовной власти. «Второй» меч передается во временное пользование светской власти и нужно следить, чтобы светские не впадали в заблуждения. Власть Святого престола от Бога, поэтому понтифик имеет право исправлять заблуждения светских властителей, и если те не подчиняются – то они – закоренелые грешники. Но наш король отвечает тем, что именно папа Бонифаций является грешником и еретиком, и принимает решение поступить так, как подсказывает ему необходимость, как поступил бы истинный монарх, чья власть от Бога и направляется им, ради спасения всех подданных его королевства [10]. И выигрывает войну, а значит – утверждается правым в глазах народа и своих слуг.
– А тамплиеры, чем они помешали?
– И тамплиеры, и госпитальеры – все рыцари этих орденов представляли угрозу, поскольку подчинялись понтифику. А иметь в своих землях вооруженных людей, способных поднять восстание, которые тебе не подчиняются, слишком опасно. Их думали объединить в отдельный орден и переподчинить королевской власти, но рыцари были слишком богаты, независимы и подчинялись своим магистрам и понтифику. И если бы ты был сильным королём и воином, то предпочёл выбить из рук Святого престола и это оружие. С чего бы ты начал?
– Я помню, – воскликнул Джованни, – забрать деньги, пустить слухи в народ и сделать врагов друзьями.
– Примерно так, – Гийом встал и подошел к окну, наблюдая как теплые лучи предзакатного солнца, ласкают крыши домов и слегка начинают темнеть, стремясь облечься в багровые тона. – Говорят, и сильная обида господина де Ногаре на отлучение сыграла немалую роль, но он и его люди провели огромную работу собирая сведения, расставляя своих людей, придумывая самые разные способы, которые могли бы сыграть впоследствии. Возьмём нас с тобой, – он отвернулся от окна и встретился глазами с Джованни. – Тебя нашли и выбрали среди многих, заставили согласиться, использовав твоё тайное желание прославить фамилию Мональдески и изменить свою жизнь. Если бы это стало необходимым, ты бы с лёгкостью подтвердил, что при приёме в орден подставлял свой зад всем желающим. Может, так и произошло, я не знаю, а ты не помнишь. И обвинение в содомии рыцарей Храма уже готово! Со мной другое: необходимо было заставить одного из значимых руководителей ордена быстро дать признание. Меня выкупили по заданию Фулька де Виларе, получив обещания в поддержке королём ордена госпитальеров, а потом мой дядя Жоффруа де Шарне, прецептор Нормандии, первым сделал признание после ареста храмовников, согласившись со всеми обвинениями, лишь бы я стал наследником всего, что принадлежало семье де Шарне, и мог устроить собственное будущее на службе королю. И сколько человек приняли участие в подобных торговых и договорных хитросплетениях?
Джованни тряхнул головой, приводя свои мысли в порядок:
– А как же мне понять, что я помню, а что исходит от смущения моего разума? Акколада и каменный мешок, где содержат тех, кого подвергли жестоким пыткам, это всего лишь два моих ярких воспоминания последних лет. Что было между ними?
– В этом я тебе тоже помочь не смогу, – Гийом опять присел с ним рядом на пол, и опять его пальцы нежно заскользили по его спине. – Ты должен вспомнить сам.
– Так дай мне примерные знания, на что мне опереться? Господин де Мезьер тебе обо мне говорил?
– Да, конечно, – согласился Гийом. – Из Марселя в свите де Моле ты поехал в Париж, где провёл лето до начала осени. Потом вас всех арестовали [11], и ты сидел в тюрьме. Летом следующего года, вместе с другими тамплиерами, подготовленными для этого случая, тебя перевезли в Пуатье, где вы предстали перед папской комиссией и свидетельствовали. Ты был отпущен и жил в Париже до конца весны следующего года, пока тебя не направили в Шинон. Там ты пребывал до ноября, пока тебя опять не вернули в Париж и снова не показали папским легатам, перед которыми ты подтвердил свои показания и исчез. Известно, что в декабре ты привёз золото в Тулузу вместе с другими тамплиерами и вновь исчез. Надеюсь, мой рассказ помог тебе.