Выбрать главу

Во всяком случае, отъезд в Париж был отложен на день, пока Жерар и Гуго окончательно не оправились, отсмотрев свои яркие и цветные сны, в которых они с оружием в руках сражались с невидимыми врагами, так, что их пришлось связать и запереть в отдельных комнатах.

А на следующий день, не взяв с собой ничего из мирской одежды и даже оружия, кроме кинжала, который Гийом спрятал на поясе, после полудня из главного входа дома господина санта Камелы вышли, натянув на головы капюшоны, два монаха ордена проповедников и отправились по главной улице через весь город до ворот монастыря, где их уже ждали.

========== Глава 2. Practica inquisitionis heretice pravitatis ==========

Правая рука сильными пальцами выводила очередное слово, потом взмывала над рукописью, словно птица, быстро клюнув чернила в рожке, подвешенном сбоку стола, так же стремительно перепархивала обратно, чтобы нести истинную мудрость тем, кто будет ее читать. В левой руке постоянно зажат маленький нож, готовый вымарать неверный росчерк или отметить границы строк. Большой лист зажат между дощечек, удерживающих его на покатой поверхности стола. Со всех сторон были оставлены широкие поля, предназначенные для переплёта [1]. Джованни уже долгое время наблюдал за полётом этих рук. Отец Бернард, позвавший его в свою келью сразу после третьего часа [2], не поворачивая головы, только махнул рукой в сторону табурета, стоявшего у стены за его спиной, но от работы не отвлёкся. Монах тоже сидел на крепком табурете, подложив под себя мягкую подушку, он слегка покачивался, будто примеряясь глазами к выведенным буквам, что-то говорил или пел себе под нос, но было не разобрать. Солнце, льющееся из открытого окна, выбеливало цвет доминиканской рясы до ослепительной чистоты, золотило темные волосы, уже тронутые обильной сединой, обрамлявшие тонзуру.

От длительного и неподвижного сидения у Джованни начала болеть спина, он уже не знал, куда деть руки, как скрестить или вытянуть ноги, поскольку табурет был для него низок, созерцание скупой обстановки кельи и спины инквизитора Тулузы уже не приносило радости – всё было осмотрено до мельчайших деталей и изучено. Его внезапно охватила чесотка, будто дюжина блох забралась ему под рясу и теперь перепрыгивала с места на место, заставляя осторожно процарапывать тело сквозь грубую ткань, то здесь, то там, то живот, то рёбра, то спину, то шею. Под конец юноша не смог сдержать шумного вздоха, нечаянно вырвавшегося из груди, и тогда впервые услышал ровный и спокойный голос своего собеседника:

– Ноги можно скрестить и расслабленно поставить под себя, если некуда деть руки, то ладони можно положить на колени, спиной опереться на стену позади, закрыть глаза и читать Господню молитву, призывая себя к терпению…

Джованни так и поступил, но что делать, если мыслями постоянно возвращаешься в подземелья тюрьмы Агда? Яд белладонны словно скорпион ужалил его в самое сердце, и случилось то, чего боялся Михаэлис, всеми своими силами стараясь отвлечь Джованни от воспоминаний о прошлом: черно-белое одеяние вернуло его памяти еще пять дней от того момента, как вооруженные солдаты ворвались под покровом ночи в дом Буассе в Совьяне, до того как он потерял сознание от страха перед новой болью, когда увидел, что брат Франциск держит в руках тиски, примеряясь к его мошонке, завернув край рясы за пояс и ожесточенно терзая собственный член, не стесняясь никого, поскольку они были одни, а палач с помощником еще не успели войти в пыточную.

Он не спал уже вторую ночь, а если и смыкал глаза, только чтобы опять проснуться в холодном поту, вздрогнув всем телом, цепляясь руками за одеяло, убеждая себя, что всё давно закончилось и не повторится вновь. Даже калечная нога, о которой он уже не вспоминал, начала болеть как в первые дни после пробуждения в тюрьме Агда, будто он еще ходит с костылями, подволакивая ее за собой. Да и само тело откликалось на каждое воспоминание: только проведёшь по груди ладонью, и сразу перед глазами проносится образ раскалённого докрасна железного бруска, удерживаемого щипцами, как он приближается, чуть дотрагиваясь до навершия соска, и скользит немного вниз, выжигая под грудью бордовое клеймо. «Все-таки берёг! Не хотел портить», – качает головой Джованни в созвучии с собственными мыслями. Страшные на вид раны затянулись быстро, оставив белёсые следы, чувствительность не умерла, а даже обострилась. «Что не так? Я же простил?». Но не всех: брат Доминик и брат Франциск, сотворившие с ним такое, не были удостоены прощением.

И еще не давал спокойствия хорошо запомнившийся горький вкус воды на иссушенных и истерзанных зубами губах. Тогда ночью, перед мнимой смертью, его оставили одного, дрожащего от боли и прикрученного к дыбе, но Михаэлис чем-то его опоил. Джованни поначалу решил, что эта горечь – продолжение пытки, но внезапно тело обрело лёгкость, исторгая боль вовне, а сознание оставило его до тех пор, пока он не увидел склонённого над ним брата Франциска. Что это было? Джованни так и не смог себе объяснить. Спросить было некого. Готье де Мезьер, выслушав описания видений после того, как юноша очистился от яда белладонны, недовольно хмыкнул и бросил: «Нужно ехать, смотреть!». Потом только поругал за скудость ума, неспособного удержать названия деревень, которые они с Тренкавелем проезжали.

– Ну, вот и всё. – Голос отца Бернарда вернул его к реальности. Джованни поднял веки и наткнулся на взгляд его светло-голубых глаз. Спокойных, умных, проницательных, даже добрых и сочувствующих. У монаха была короткая белая борода, симметричное лицо с румянцем на щеках, прямой нос, высокий лоб с почти незаметной сеточкой морщин и темные густые брови. Весь его вид располагал к неспешной беседе и настраивал на самый благожелательный тон. – Ты – Джованни Мональдески, о беде которого мне подробно рассказал мой духовный сын Готье.

Джованни вежливо кивнул и в подтверждение даже произнёс:

– Да.

Отец Бернард улыбнулся кончиками губ:

– Тогда, дитя моё, давай подробно поговорим о твоём обвинении, дознании и наказании. Я знаю прекрасно брата Доминика из Йорка. – Джованни вздрогнул, услышав это имя. – И Михаэлиса, палача из Агда, тоже встречал. Они в прошлом году приезжали в Тулузу и показались мне достойными людьми, но… у меня нет оснований не доверять и Готье. А он рассказал ужасные вещи, ужасные! Вот поэтому я всеми силами стремлюсь побороть невежество в моих братьях, которых назначают инквизиторами в провинции.

– Но было указание архиепископа, – откликнулся Джованни. – Разве они могли ослушаться?

– Это так сложно! – Отец Бернард покачал головой и развёл руками. – Порой братья забывают, что выполняют прямую волю Его Святейшества, и руководствуются сиюминутным желанием угодить своему епископу, но всё тленно – отца Жиля сменил отец Бернард, а брат Доминик уже не инквизитор. Я бы посоветовал отправить тебя в паломничество, дабы укрепить твою веру, поскольку преступления, в которых ты обвинялся, были ложными, и несправедливость должна быть исправлена, но раз это невозможно – в наших беседах, в простоте монастырской жизни, я надеюсь, ты подтвердишь свою невиновность, и отлучение можно будет снять.

Сердце Джованни радостно забилось, он встрепенулся, заулыбался вымученно, не веря собственным ушам:

– Это правда возможно?

– Да, – убедительно ответил отец Бернард. – Любой другой инквизитор или священник, узрев, что душа человека исправлена, а вера крепка, может, исходя из своего милосердия, снять любое наказание, наложенное судом.

Джованни ничего не оставалось, как смиренно опуститься на колени перед отцом Бернардом и поклясться в искреннем желании получить прощение.