— Сочтём и это за метод искупления, — согласился отец Бернард, — тем более, что мне радостно видеть вас обоих в хорошем настроении.
Джованни склонил голову и сложил руки в молитвенном жесте, не решаясь подойти и тоже поцеловать руку священника из-за своего отлучения, но тот протянул руку и ему:
— Находящемуся в смиренном покаянии, — произнёс отец Бернард, отвечая лёгкой улыбкой на его благодарный взгляд, — такое позволено.
Джованни предпочёл быстро опустить глаза, скрывая волнение, которое не имело ни малейшего сродства с осознанием собственных грехов: прошлой ночью он так обнежил своими ласками Гийома, не давая кончить, что тому только и приходилось стонать, утопив голос в плотном плаще, дабы не потревожить ночной сон братии. Теперь оставалось надеяться на благоразумие нормандца, получившего разрешение на вольность рук, что он будет пользоваться им уместно и втайне.
В капюшоне на голове было жарко даже под прохладной тенью портика, и отец Бернард позволил его снять, чтобы его слушатель мог сосредоточить внимание на словах, а не на тревогах тела. Джованни пока держался, хотя боль в щеке нарастала, стреляя в висок, и хотелось приложиться к чему-нибудь холодному. Они медленно шли рядом с монахом, а Гийом чуть поодаль, не желая забивать свою голову излишними сведеньями, хотя иногда прислушивался, если ему что-то в рассказе казалось интересным.
— Ты, сын мой, читал не раз, разбирая формулы прежних признаний, такие строки: super crimine heresis et valdensis, но тогда я просил тебя не напрягать свой разум, вчитываясь дальше, поскольку история ереси вальденсов очень длинна и запутанна. О происхождении ее мы можем найти множество свидетельств, но, чтобы понять суть, я верну тебя к рассказу про бедность. Желание проявлять смирение и в одеждах, и в мыслях похвально, но присуще отдельным людям, что охвачены желанием души отрешиться от всего мирского и суетного. Наша святая Церковь относится к ним с пониманием и всячески поощряет отшельников, вспоминая древние легенды о прежних монахах, уходящих в норы и пещеры, дабы отрешением своим служить Господу. Но эти святые люди никогда не позволяли себе сбиваться в стаи, проповедовать на площадях и смущать умы простецов своими извращенными толкованиями Священного Писания.
Возьмем, к примеру легенду о святом Алексии, богатом и знатном гражданине Рима, который оставил богатство ради нищенской жизни на подаяние в Святой земле. Он раздал всё привезенное с собой имущество нищим, облачился в убогие одежды и устроился на церковной паперти, живя подаянием, суровым постом и беспрестанными молитвами. Люди видели его пример, но стали почитать как святого после чуда: Богородица с иконы обратилась к служителю с просьбой ввести Алексия в храм. А его мощи, привезенные в Рим, творили чудеса исцеления и благоухали. Давай присядем…
Они опустились на каменную скамью. Джованни уже начинал тихо поскуливать и сходить с ума, ибо речь святого отца журчала наподобие ручья, но никак не освежала, поскольку в челюсть били невидимые бесы заострёнными молотами.
— Как сказано у Марка: «Одного тебе недостает: пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мной, взяв крест», так и многие последовали словам Иисуса, чтобы в последующем святостью своей являть нам пример.
Так и Вальдезий, богатый житель Лиона, занимавшийся ростовщичеством, однажды услышав легенду о святом, решил отречься от собственности и искать совершенный путь к Богу через апостольскую бедность. Он ходил по улицам и раздавал деньги бедным, приговаривая, что никто не может одновременно служить Богу и Маммоне. Многие сочли его безумным. Его личный порыв так и остался бы незамеченным, и остался бы он городским сумасшедшим, если бы не начал активно обращать на себя внимание людей: взывал к епископу, приобретал сторонников, проповедовал на площадях. В тщеславии своём хотел сделаться «святым».
К ним подошел один из братьев, отец Бернард жестом позволил ему говорить:
— Прибыл посланник, святой отец, спрашивает, когда Вам завтра подать лошадь?
— После утренней сразу и отправимся в путь. Наш нотарий поправил уже своё здоровье?
— Посланник сказал, что да. Он завтра присоединится.
— Хорошо, будь добр, брат, принеси мне разбавленного вина, солнце слишком припекает… Я скоро закончу свой разговор с этими юношами и удалюсь к себе для молитвы.
— Настоятель просил принести вам письма, что прибыли сегодня утром.
— Положи их на стол в моей келье и еще чернил принеси, у меня почти закончились. — Он повернулся к Джованни, который весь разговор просидел, нервно поглаживая щеку и тихо поскуливая от боли, и с выражением глубокого осуждения продолжил: — Лукавил он, что раздал все деньги: рассылал по городам проповедников, переписал Евангелие и другие книги на народный galico, а также некоторые сочинения святых Августина, Иеронима, Амброзия и Григория в именном порядке, которые его последователи называют сентенциями и часто читают — малообразованные, но преисполненные гордости, потому что малограмотные.
— И как они себя называют? — Джованни решился вставить от себя пару слов, хотя слушать святого отца было уже невмоготу.
— Они служителями апостолов себя представляют и проповедуют Евангелие на улицах и площадях; говорят, что таким способом Вальдо и вальденсы привлекли к себе многих людей, мужчин и женщин, и выпускают проповедовать также своих учеников, — голос отца Бернарда посуровел, стал твердым и обличающим. — Они, необразованные и неграмотные, бродят по деревням и заходят в дома мужчин и женщин, проповедуют в городах и перед церквями при большом стечении народа и всюду распространяют много ошибок. Говорят, что благочестиво следуют всем христианским ценностям, а на самом деле отличаются богохульством, с которым атакуют Римскую церковь, ее клир и таинства!
Опять перед ними появился тот же брат:
— Отец Бернард, отец настоятель хочет вас увидеть как можно скорее!
— Ну ладно, — немного раздраженным голосом ответствовал инквизитор и внимательно взглянул на бледное лицо Джованни, а потом перевёл свой строгий взгляд на застывшего от страха Гийома. — Тебе бы к лекарю: он над купальней, брат Беренгарий. А после — продолжим…
Брат Беренгарий оказался низеньким, но широкоплечим мужчиной, буквально пышущим здоровьем, если не замечать тонкую сеточку синеватых сосудов на его скулах, которая придавала ему слишком болезненно румяный вид. Когда они взобрались по узкой лестнице, уставленной яркими цветами, на второй этаж купальни, Джованни показалось, что он оказался в теплой и привычной ему обстановке. В центре комнаты, залитой солнцем, стоял широкий стол, заваленный всевозможными вещами, что близки лекарю в повседневной жизни: горшочки с мазями, травы, листы пергамента, исписанные мелким почерком и исчерченные рисунками, книги, ножи для обрезки, каменные ступки, деревянные ложки разных размеров, весы и гирьки, ценные стеклянные флаконы с крепко притёртыми пробками, камни пёстрых расцветок, порошки в мелких тарелках. Пальцы монаха были тёмными от чернильных пятен и грязными от жирной земли, в которой он копался, пересаживая в горшок цветок с толстыми корневищами и широкими листьями нежно-зелёного цвета.
Ноздри Джованни расширились, вобрав в себя удивительный и сладкий аромат распустившихся лилий, которые обильно росли в кадках под окнами, но было и что-то еще в этом воздухе, что-то беспокойное и знакомое, заставившее его невольно обойти комнату кругом и остановиться у двери в соседнее помещение. Здесь этот запах был слышен отчетливее, и Джованни был готов поклясться, что там, за дверью, брат Беренгарий варит крепкий эль. Михаэлис как-то рассказывал ему полушутя об опытах, что ставят некоторые учёные мужи, стремясь очистить эту горючую жидкость до совершенства, до кристальной прозрачности и высокой крепости. Но ни разу не называл их имён.