Вопрос был задан непростой. На него нельзя было односложно ответить «да» или «нет», не попав в ловушку. Даже Джованни внутренне запаниковал, представив себя на таком допросе под проницательными очами отца Бернарда: «Я правильно понимаю, что ты занимаешься содомским грехом?». — «Да, святой отец. Приговор — еретик. Нет, святой отец, приговор — еретик, ибо перечишь святому отцу, который, в отличие от тебя, простеца, все понимает правильно». Он опять сжал тёплую и твердую ладонь Гийома, успокаивая внутреннюю дрожь.
Обвиняемый ответил утвердительно, открыв имена тех, кто помогает Варфоломею из Кажара в каждодневных трудах его. Когда же мужчину увели, в записях нотария отразилось много имён, которые в последующем будут сравниваться со свидетельствами тех, кто был на допросе ранее, для выявления каждого, кто видел, принимал в гостях, приветствовал, давал пищу, дарил или сам принимал подарки. Таким образом, в еретическую деятельность были вовлечены члены семьи не по одному, а все, от мала до велика. Их соседи также не были глухи и слепы: подмечали и молчали, принимая ошибочную, с точки зрения церковных властей, веру за нечто обыденное, не выходящее за границы понимания. А значит, возьми любого — потри бочок и найдёшь еретика!
Джованни всё больше падал духом, понимая, что противостоять хитросплетенной речи инквизитора он не в состоянии. Даже если он будет убеждать в собственной невиновности, умолять снять отлучение — не будет доброй воли отца Бернарда — не видать ему справедливости.
Ратушу они покидали попеременно: сначала отец Гауфрид, потом отец Бернард, когда стражники вернулись, но оба инквизитора спешили успеть к вечерне.
Отец Бернард снова забрался на лошадь, сев боком, чтобы не задрать подол рясы и не потревожить умы своей паствы собственными обнаженными икрами. Один из стражников взял лошадь под уздцы, выводя со двора. Двое из охраны инквизитора пристроились по бокам, а двое замыкали шествие. Джованни шел за этим торжественным выездом, чувствуя за правым плечом Гийома, который отставал на шаг, равнодушно вглядываясь в лица людей, вежливо освобождавших дорогу и обтекавших их с двух сторон улицы, иногда вжимаясь в стены домов, если их руки были заняты крупной поклажей. Когда они дошли до второго перекрестья, где улица немного расширялась и до площади перед стенами монастыря оставалась всего-то пара-тройка домов, его равнодушный взгляд замер на мгновение, сменившись удивлением: у стены, в пяти шагах от него, стоял человек с арбалетом, и остриё взведенной стрелы было направленно прямо ему в живот.
То, что произошло дальше, было не дольше трех вздохов, но показалось Джованни медленным, как целая жизнь: Гийом обхватил его руками за плечи, разворачивая влево, боком к вооруженному незнакомцу, заставляя упасть вниз, ударив коленом в бедро, и подмял под себя, прикрывая всем телом, вжимая во влажную и зловонную городскую грязь. Гулко забилось сердце, врываясь набатом в виски. Тук, тук, тук. Раздался истошный женский крик, Джованни повернул голову в сторону стрелявшего, но видел перед собой только множество спешащих ног, обутых в разного рода башмаки, почувствовал, как Гийом немного приподнялся заглядывая назад. «Идиот! Стрелок на крыше!» — закричал он кому-то, видимо стражнику из охраны отца Бернарда. Рядом с головой Джованни что-то щелкнуло о камни мостовой, и мелкие брызги обожгли лоб. Глаза упёрлись в лежащий арбалетный болт, ударивший с такой силой, что камень треснул и раскололся. Над ним продолжали кричать и бегать, но нормандец держал крепко, пока мимо не простучали копыта лошади, и юноша, задрав голову, увидел спину скачущего к воротам монастыря отца Бернарда, но уже перекинувшего ноги через седло с обеих сторон, заголив тело.
Сначала двое из стражников подняли Гийома, подхватив за плечи. Двое других вынули из-под него Джованни и без церемоний потащили вперед. Он оглянулся: нормандец был бледен, глаза горели яростью: «Шевели ногами!» — прошипел он напряженными губами.
У ворот обители их уже ждали. Стражники впихнули первым Джованни, оставшись снаружи, а двое других передали братьям Гийома, которого те так же подхватили за плечи, содрали мешавший им плащ и потащили в сторону лечебницы. Количество встревоженной братии прибывало, и когда юноша пропихнулся сквозь эту бестолковую круговерть белых ряс, бросаясь вслед за Гийомом, то увидел широкое кровавое пятно, заливающее белизну одежды, там, где первая стрела, предназначенная Джованни, чиркнула широкой полосой по спине, вторая же — вошла в руку, пониже плеча, и осталась в ней.
Джованни замер, как оглушенный, окружающий мир стал терять свои формы, смазывая границы, уродливо вытягиваясь в фантастические образы.
— Говорят, стреляли двое: один с улицы, а другой на крыше. Хорошо, отец Бернард не пострадал… — торопливо за его спиной один монах сказал собрату. В ушах юноши эти слова прозвучали гулким эхом, перекликаясь еще с одним голосом, но уже более четким, нагоняющим страх: «Как видишь, при любом раскладе — ты не жилец!». «Не-е-ет!» — безгласно крикнул Джованни, возвращая себе волю к действию, и побежал в сторону царства брата Беренгария.
В большой комнате над купальней было тесно, а жаждущих поглазеть только прибавлялось. Юноша растолкал монахов и приблизился. «Все вон отсюда!» — раздался громогласный рык брата Беренгария, и это возымело действие. Перед взором Джованни открылся стол, с которого в беспорядке было сброшено всё, что было навалено в течение многих дней. Гийом лежал на животе, широко раскинув руки, цепляясь за края доски и силясь поднять голову. Скапулярия не было, ряса на его спине уже была разрезана напополам, обнажая торс и кровоточащие раны. Пальцы брата Беренгария грубо ощупывали края отверстия вокруг арбалетного болта.
— Давай свой дистиллят! — бросил Джованни брату Беренгарию, встав сбоку стола и решив заняться раной от первого выстрела: она была проста и поверхностна, как любой порез. Стрела пролетела мимо, распоров своим острием и силой одежду, задевая кожу и верхние мышцы спины.
— Закрой дверь! — крикнул брат Беренгарий и нагнулся за бутылью, стоящей на полу, протянул ее Джованни.
— Не мне сейчас, а ему! — он кивнул в сторону Гийома и отошел, запирая дверь на засов, вытолкнув в спину всех страждущих узреть процесс врачевания.
— А ты скапулярий свой грязный сними, куда лезешь! — тем же надрывным тоном ответствовал лекарь.
Нормандец, помогая себе здоровой левой рукой, поднёс горловину бутыли к губам и сделал несколько глотков, а потом закашлялся. Джованни выхватил дистиллят из его слабеющей руки. Потом промыл рану водой, очистив снаружи, и без предупреждения залил «чудодейственным эликсиром», так, что опьяневший Гийом взвыл от боли. Меж тем брат Беренгарий решился вытащить стрелу, сделав дополнительный разрез в мышце и протолкнув наконечник вперёд.
— Тебе Михаэ… твой учитель рассказывал, что нужно делать?
— Приблизительно, — откликнулся Джованни, пытаясь унять охватившее его внутреннее возбуждение и дрожь, и не явить внешне, показав брату Беренгарию и Гийому, свой страх, — я сам никогда не видел. Но Гийому сейчас будет слишком больно, — Джованни присел, приподнял голову нормандца, заметив полные влаги глаза, погладил по щекам, не решаясь на поцелуи. — Гийом, мы тебе руки свяжем, иначе не сможем тебе помочь. Ты понимаешь?
Тот кивнул и закрыл глаза. Брат Беренгарий протянул ему специальную палку, чтобы нормандец зажал ее в зубах и начал приматывать верёвками запястья к ножкам стола. Воспользовавшись моментом, Джованни покрыл поцелуями смежившиеся веки и лоб пострадавшего за него спасителя, разгоряченно шепча слова утешения.
Брат Беренгарий свои ножи не прокаливал, но Джованни настоял, уверяя, что лишние действия, пусть и бессмысленные для монаха, не помешают. Трудность ранения состояла в том, что железное остриё ромбовидной формы с загнутыми краями вставлялось в деревянное основание. Если потянуть арбалетный болт из раны на себя, то остриё могло с лёгкостью отделиться, оставшись внутри тела, тогда всё исцеление свелось бы на нет: от чужеродного предмета рана гноилась, отравляя тело. Поэтому нужно было сделать отверстие точно по ходу движения стрелы и ухватить наконечник щипцами, вытянув из раны. Потом хорошо промыть оба отверстия и наложить повязку. Но у Михаэлиса были свои рецепты раствора для промывания, а у брата Беренгария — свои, Джованни же видел руку Провидения именно в дистилляте, поскольку его учитель подробно рассказывал о свойствах такого рода эликсиров и их благотворном влиянии на состояние ран.