Попробовали всё, и измотанный болью Гийом наконец получил отвар из маковых зёрен после окончания всех манипуляций, которым его подвергли. Брат Беренгарий открыл дверь соседней комнаты рядом с той выгороженной каморкой, где покоился его чудо-перегонный аппарат. Сама лечебница оказалась большим пространством в две трети длины купальни. В ней стояло три широких кровати, отгороженных плотными занавесями. И на кроватях были мягкие тюфяки и подушки, что могли бы скрасить пребывание в этом месте по любой причине. Они вдвоём еле сняли со стола сонного Гийома, содрали остатки одежды, уложили ничком на такую кровать, подстелив свежую простыню, и накрыли сверху настоящим одеялом. Тот только блаженно заулыбался сквозь грёзы.
На дворе стояла глубокая ночь. Джованни вышел на лестницу, вдыхая ароматы темного сада. Только сейчас его начало отпускать то самое возбуждение, заставившее скрепить волю, подобно раствору для кладки камня, очистить мысли от суетного и принимать решения сообразно велениям сердца и души, молитвами устремлённых к Всевышнему.
— Ты тоже о себе позаботься, — брат Беренгарий стоял на пороге с масляным светильником в руках, — у тебя кровь на лбу. — Джованни тронул себя, а потом непонимающе уставился на испачканные пальцы:
— Наверно, осколками посекло. Нужно умыться…
— Вот-вот, — устало согласился брат Беренгарий и ушел, попрощавшись до утра.
Джованни вернулся в комнату лечебницы, освещенную единственным тусклым светильником и устало опустился на скамью у входа, уткнул руки в лицо. Он понимал, что сегодняшней ночью впервые в жизни заговорит с Ним на равных, как это делал Михаэлис, сидя у постели больного. Сможет ли он найти правильные слова и убедить направить свет исцеления на потревоженное тело? Защитить и воззвать к душе Гийома, чтобы та трудилась вместе с ним в молитвах? Если Господь явственно являл, что даром целительства Джованни тоже обладает, то ниспошлёт ли он свою милость и на этот раз?
«Неуверенность порождает страх, а так с Всевышним не говорят!» — зазвучали слова Михаэлиса. Джованни умыл лицо, обнаружив на своей голове рану чуть повыше кромки волос, куда впился осколок камня. «Ты должен исполниться решимости, что твои действия направлены на благое дело. Слиться своим дыханием с болящим, поскольку ты — проводник, через который Бог направляет свою силу. А если встанешь препятствием из-за страха и сомнений, то не перетечет божественная благодать, не исцелит страждущего». Он ухватил пальцами осколок и вытащил из раны, позволяя крови течь и заполнять болью висок. Опять промыл водой и сильно щиплющим, опаляющим подобно огню дистиллятом брата Беренгария, которого в лечебнице и в тайной каморке имелось в достатке.
«Настало время для молитвы!» — прошептал Джованни, мысленно очищая сердце и разум от суетных дел, и, взяв светильник, направился к ложу, где спал спокойно Гийом, немного горячий, но не терзаемый огнём лихорадки.
========== Глава 8. Не желаешь ли исповедаться, сын мой? ==========
На грубой ткани полога кровати плясали неясные тени. Свет лампады выхватывал только малый круг, а за ним, стоило вытянуть руку, царила чернильная мгла. Она пугала своей тишиной, нарушаемой лишь легким присвистом ровного дыхания. Сам же Джованни почти не дышал, прислушиваясь и поверхностью кожи ощущая пугающую неизвестность с многообразием чудовищных ликов, что скрывается в тенях, высовывает когтистые лапы из щелей, скалит острые клыки в черных углах. Стоило лишь на один вздох расслабиться, обернуться, а в голову уже начинали заползать жуткие видения демонов ночи, что охотятся без света, подкарауливая запоздавших путников. «Сегодня убить не удалось. Попробуют ещё?»
Он успокаивал себя, что двери заперты, как и ставни, и никто не посмеет войти в комнату, охраняемую пресветлым образом распятого Христа, висящего на стене, но творение молитв не помогало. Ночное бдение оказывалось тяжким трудом: хоть и дело твое в малом — слушать дыхание и иногда подносить руку ко лбу, проверяя, нет ли жара, а в остальное время читать молитву. Джованни вспомнились слова обвиняемого Дюранда: «повторяли Pater noster до ста раз». Он уже сбился со счета, сколько раз… «Молюсь, как тот еретик! — рассердился на самого себя юноша. — Ты хотя бы что-то говорил на своём, родном. А мне и сказать нечего! Где ты? Только и мысли о тебе!». И, действительно, будучи вовлечённым в события, связанные с врачеванием, Джованни постоянно терзался воспоминаниями о Михаэлисе. Уж слишком долгой казалась эта разлука. То, что палач нашел действенный способ напомнить о себе даже в стенах доминиканского монастыря, красноречиво доказывало крепость его желаний и мыслей, но почему не показывается сам? Ведь заместо поджидавшего стрелка на улице мог стоять Михаэлис, тогда… «Тогда что?» Горечь затопила сердце. «Я прошел бы мимо, жадно вглядываясь в любимые черты. И всё… Гийом не отпустил бы от себя ни на шаг. А де Мезьер?» Мысль о том, что известие о ранении его любимого солдата заставит слугу короля примчаться из Парижа и обрушить свой гнев на того, кто явился причиной, холодной змеёй прошуршала по спине. Джованни вздрогнул, напрягаясь всем телом, и мгновенно покрылся липким потом. Обернулся. Нет, это всего лишь мышь пробежала между ножек табурета и юркнула под кровать.
Лампада медленно угасала, оставляя Джованни в полной темноте по причине нерадивости брата Беренгария, не удосужившегося заправить достаточно масла. Юноша глубоко вздохнул, заставил себя встать и целомудренно опустить занавеси вокруг кровати на тот случай, если утро принесёт незваных любопытных гостей, а не понимающего лекаря. Поставил кувшин с приготовленным питьём рядом с изголовьем. Снял рясу, оставшись в камизе. Потом опустился на лежанку подле Гийома, с наслаждением отметив ее ласкающую спину мягкость, повернулся на левый бок и смежил веки, уткнувшись лбом в здоровое плечо нормандца, приобняв того за талию.
Ночь прошла спокойно, видно, здоровье у нормандца было отменным. Джованни сквозь полусон-полудрёму пару раз отметил горячность его тела, но она быстро исчезала. Нарушить мирный сон своего больного и заставить выпить отвар юный лекарь так и не решился. Зато у пришедшего после утрени брата Беренгария никаких затруднений в вопросе болен или не болен не обнаружилось: он распахнул широко ставни на всех окнах, впуская свет, а потом громким голосом прокричал как пропел:
— Приветствую тебя, отец Бернард! Что-то вы сегодня рано к нам пожаловали!
Джованни мгновенно продрал глаза и подскочил на постели. Он-то думал, что Михаэлис единственный такой говнюк, который может разбудить ни свет ни заря, невзирая на труды бессонной ночи, так нет же — дружок его такой же козёл. Юноша выругался на своём родном языке и со стоном зарылся головой под подушку, но потом внезапно осознал, где он находится. Рядом завозился Гийом, стараясь приподняться на локтях и размять своё затёкшее от лежания в одной позе тело.
Брат Беренгарий выразительно захохотал, радуясь своей шутке:
— Ну, ладно, котятки мелкие, просыпайтесь! Ты, — его указательный палец уткнулся в Джованни, — беги в трапезную, а то вам ничего из еды не останется, а тебя, воробей наш недострелянный, я сейчас осматривать буду. Проверим, как дистиллят мой чудодейственный лечит. Лихорадка ночью была?
— Почти нет, он и не просыпался, — Джованни склонился над нормандцем, испытывая страстное желание покрыть поцелуями те места, до которых дотянется. Гийом повернул к нему голову и, широко улыбаясь, губами послал воздушный поцелуй. Юноша почувствовал напряжение в паху, прикусил губу и мстительно посмотрел на своего друга, мысленно пообещав отыграться, как только представится возможность, и поднес к его рту кувшин с отваром, давая напиться.