— Это всё из-за моего свидетельства под присягой, — ответил Джованни. Всё-таки Гийом его по-настоящему сейчас спас, подучив, о чём следует сказать. — Я представал перед высокой комиссией Его Святейшества и рассказал много правдивого о еретиках. Теперь они мне мстят, потому что их товарищей осудили по моему свидетельству.
— А почему же тебе не назначили должного наказания? Ты же был с еретиками, делился пищей, слушал разговоры? — отец Бернард повернулся к нему, полностью ощутив себя в своей стезе.
— Я понёс наказание, но раньше! — голос Джованни звучал уверенно, потому что это было правдой. — В Париже была вторая комиссия, где я подтвердил свои свидетельства, а первая — в Пуатье. И до, и после нее я сидел в тюрьме. Наверно, в Париже сочли, что я полностью искупил свою вину.
— Хорошо, — кивнул отец Бернард и ненадолго замолчал, задумавшись. — А почему же ты попал с еретиками в Агд?
— Потому что был на королевской службе, помогал ловить этих еретиков. А в Агде сразу не разобрались, что к чему, поэтому и пытали. А я, — голос Джованни предательски задрожал, — не захотел себя оговорить и подтвердить противоположное тому, в чём уже поклялся перед служителями церкви. И перед Богом.
Отец Бернард вздохнул, посмотрел как-то по-доброму, хотя юноша не умел читать по лицам и не знал, какие именно мысли роятся сейчас в голове святого отца. Наконец тот опять отомкнул уста:
— Спасибо, что ты был откровенен со мной, теперь многое прояснилось. Но я хочу поговорить с тобой о дне сегодняшнем… — инквизитор опять сделал многозначительную паузу. — Посмотри на свой внешний вид… Где скапулярий? Где плащ и капюшон? Где твоё послушание, ведь тебе было запрещено появляться в трапезной! А ты там был. Дважды!
Джованни с нескрываемым ужасом оглядел себя, судорожно вцепляя пальцы рук в ткань рясы, на которой остались следы крови, понимая, что происшедшие события сказались на его рассудке, и он не обратил никакого внимания на свою одежду. Всё перечисленное валялось грязным комком в углу лечебницы. А отец Бернард продолжил свою неумолимую речь:
— Отец-настоятель решил наказать тебя за такое непослушание. Три дня молитвы, на хлебе и воде, в уединённой келье…
========== Глава 9. Месть дракона ==========
Примечание от автора: пришлось добавить предупреждение «гуро», поскольку имеется описание некоторых не совсем приятных вещей. Дракон разбушевался…:)), а он еще тот «отморозок».
***
Джованни со скорбным криком рухнул на колени перед инквизитором. Три дня доведут Гийома до смерти! Под неусыпным и заботливым взором брата Беренгария.
— Я согласен на любое наказание, но умоляю об отсрочке! Пока Гийом не встанет с постели!
— Но у нас же есть лекарь, брат Беренгарий. Он присмотрит!
— Святой отец, умоляю, — по лицу Джованни потекли слёзы, — у Гийома приказ: всё время находиться рядом со мной. Не доводите до греха. Он же очень слаб, но встанет с ложа и будет сидеть под дверью моей темницы…
— Хм, — отец Бернард был в замешательстве. — И как же мне убедить аббата?
Мысли Джованни лихорадочно метались в поисках оправдания:
— Всего на три дня! Но лучше на седмицу. Гийом де Шарне очень богатый и знатный рыцарь, дайте ему получить исцеление в стенах вашего монастыря, его семья, господин де Мезьер, сам король Филипп — будут очень благодарны. Моя жизнь ничего не стоит, но его…
— Ладно, я поговорю с настоятелем, — согласился инквизитор, — но только об отсрочке. А ты за это время будешь следовать послушанию и не давать повода тебя в чём-то упрекнуть!
— Да, святой отец! — Джованни с жаром кинулся целовать его руку. — Спасибо, святой отец! Я буду очень осторожен.
Отец-настоятель проявил неслыханную милость: дал седмицу на выздоровление Гийома. Юноше также пришлось поваляться у него в ногах, вымаливая прощение и щедро рассыпая обещания в послушании. В лечебницу он вернулся уже в невменяемом состоянии, с опухшими от слёз глазами и жестким, царапающим комком обиды в горле. «Господи, где же твоя справедливость?» — вопрошал он, переступая босыми ногами на холодном полу, пока очищал обувь и плащ от присохшей грязи, стирал скапулярий и рясу. Невольные слёзы продолжали катиться по щекам, он их смахивал тыльной стороной ладони, пока сил и на это не осталось. Впереди предстояла ещё одна бессонная ночь. Хорошо хоть, брата Беренгария не пришлось упрашивать дважды, когда Джованни заявил, что, велением «самого» настоятеля, теперь он будет приносить еду из трапезной больному и его другу. И жить они будут следующую неделю у него в лечебнице. Гийом же, услышав о наказании, с сожалением покачал головой: его письмо не успеет дойти до де Мезьера.
— Я тут поразмыслил, — нормандец поморщился от боли, когда Джованни начал разматывать бинты, чтобы сменить повязку, — не хочу заранее пугать, но если первое покушение не удалось, то эти люди обязательно попробуют ещё раз. Прошлая ночь дала им время решить, что делать дальше. Они за нами следили в этих стенах, но не знали, как застать врасплох. Можно было и на заднем дворе нас подкараулить, но им что-то мешало. Но как они узнали, что мы выйдем за ворота?
— Отец Бернард сказал это прилюдно, в скриптории. Кто-то мог слышать. Аббат знал.
— А это значит, что кто-то из братии держит с ними связь. Аббат — вряд ли. Это же он сегодня решил заточить тебя в келью, но потом смилостивился. Теперь же все знают, что ты останешься на эту ночь в лечебнице. От келий она далеко, на кухне ночью тоже никого нет. Никто не услышит, если перелезть через стену монастыря…
— Не пугай меня! — взвился Джованни. — Ты ранен, а у меня нет оружия. А твой кинжал я принести уже не смогу — у меня вся одежда сушится. Если аббат увидит меня в одной камизе…
— Тогда возьми ножи у брата Беренгария, пусть у нас что-то будет! И ставни, — Гийом внимательно оглядел окна, — нужно не только запереть изнутри, но и запоры завязать, чтобы не смогли открыть. Если будут лезть в окна, то ножом достать легче, у тебя будет преимущество.
— А дверь?
— Здесь две двери, открыть обе будет тяжело. Пускай брат Беренгарий запрёт их покрепче на ключ. Нам бы еще чего придвинуть изнутри… Ух, щиплет!
— Дверь открывается в другую сторону! — Джованни подул на то место, которое только что обработал настоем из листьев подорожника, крапивы и корня мыльнянки, замешанным на дистилляте. — Хорошо заживает, на спине уже почти не мокнет. С рукой твоей будет дольше, плечо болеть будет, но как рана затянется немного… дня через два… начнём мышцы в порядок приводить…
— Ты меня не слушал? Или себе зубы заговариваешь? — недовольно заворчал Гийом.
— Себе! — искренне откликнулся Джованни и вздохнул. — Не хочу даже думать. — Но подчиниться пришлось, выполнив все указания. Еще солнце не успело исчезнуть за крышами домов, а юноша уже обессиленно опустился на соседнее ложе и закрыл глаза.
Грёзы были приятными. Он лежал, раскинувшись на спине, на зелёном лугу, среди цветущих трав. Солнце сначала немилосердно било в глаза своим ярким белым светом, но потом над ним склонился Михаэлис. Придерживая его кончиками пальцев за абрис лица, обласкал вожделеющим взглядом серо-синих глаз, от которого можно было расплавиться подобно воску в жарком пламени свечи.
— Поцелуй меня! — попросил Джованни и почувствовал сладость мёда на своих устах, словно сжали его губы упругую мякоть спелой виноградной лозы, которой он утолял свою жажду в далёком солнечном Сериньяне, и подался вперёд всем телом, закидывая руки за голову и вытягиваясь в струну до дрожи в мышцах. И будто губы Михаэлиса скользят по его груди, а над головой хрустальной чистоты небеса вбирают в себя его радостный вздох. Но внезапно небо хмурится, налетает пыльный ветер, крупные капли дождя барабанят по лбу, выдирая из сладостной неги.
— Джованни, проснись! Да проснись же ты!
Комната погружена в кромешную темноту, ставни на окне напротив дрожат под ударами, а потом… О ужас, озаряются светом извне, переливаясь тенями, прыгающими в разные стороны!
— И здесь заперто, — слышится незнакомый голос за стенами комнаты, — не открыть.
Джованни поворачивает голову и видит расширенные от напряжения зрачки Гийома, замершего на соседней кровати.