Выбрать главу

«У меня растет борода и член вполне большой, значит, я уже не мальчик! Знаю, что такое удовольствие, что такое рукоблудие, что есть грех, но девственник ли я — не знаю. Вчера отдался во власть Михаэлиса: понимал, что он делает, и мне понравилось, хоть теперь и страдаю».

Наблюдая за тем, как разбойники слизывают кашу с пола, отпуская сальные шуточки, Джанно осознал, что работать ртом как опытная шлюха он умел в своей прошлой жизни. Сглотнул, невольно облизав губы языком, задрожал от волнительного чувства, возникшего в паху.

«О, Господи Всемилостивый, — взмолился Джанно, — что же я сделал в своем прошлом, что ты предпочел отнять мою память?»

Наконец, ключ в замке повернулся, и Стефанус появился на пороге, открывая долгожданный путь к свободе. Он приложил палец к губам, впуская Джанно обратно в тюремный коридор.

— Брат Доминик приехал, а это значит, они со стражниками и Михаэлисом до утрени засядут в охранницкой играть в кости. Но тебе лучше вернуться в свою комнату.

В своем временном пристанище Джанно почувствовал себя пленником. При упоминании брата Доминика вернулись страхи. Он не знал, как выглядит инквизитор, ставший причиной всех его страданий, но ощущение его присутствия совсем рядом, всего два пролета лестницы вниз, заставляло юношу прокручивать в памяти, вновь и вновь, события, рассказанные палачом и его помощником. Он заставил себя отвлечься упражнениями тела, которые ежедневно заставлял проделывать Михаэлис: наклоняться вперед, доставая пальцами пол, сидеть, расставив ноги и обхватывая пальцами ступни, лежа поднимать вверх обе ноги и верхнюю часть туловища, и другие, не менее сложные и вызывающие боль в мышцах. Стефанус появился только пару раз, чтобы принести еду и сосуд для опорожнения жидкостей тела. Когда стемнело, Джанно снял рясу и лег спать, предавшись приятным грезам.

Его разбудил яркий свет: Михаэлис стоял над ним с лампадой, немного покачиваясь. От него пахнуло терпким вином. Заметив, что Джанно проснулся, палач опустил светильник на пол и сел рядом на табурет.

— Сегодня мы с братом Домиником уезжаем в Тулузу, там будут казнить какого-то ересиарха, когда вернемся — не знаю, там много знакомых, пока у всех не отобедаем… — он сделал многозначительную паузу. — Стефанус о тебе будет заботиться. Как праздничная неделя закончится, уберешь все повязки с ноги, возьмешь один костыль в правую руку и начнешь ходить на двух ногах. Упражнения делать не забывай! И еще, — он встал посередине комнаты и вытянул одну ногу вперед, — держишь навесу, пока силы есть.

Михаэлиса пошатнуло:

— Хорошее вино в подвалах братьев проповедников! — и, помянув чёрта, он оперся ладонью о стену и продолжил:

— Потом ногу вбок, как можно выше, а потом — назад. Корпус держишь ровно, никуда не наклоняешься. И еще — нога твоя не гнется, нужно стараться согнуть, постепенно. Веревочную петлю накидываешь, сам на живот ложишься и тянешь. Все, что сейчас не дотянешь, будем делать через боль в пыточной. В идеале — ты должен спокойно сидеть на коленях [1].

Джанно слушал с волнением, но мысли его были заняты только тем, что Михаэлис уезжает, покидает его, а он уже так к нему привык!

— А если ты будешь лениться, то я тебе… — Михаэлис запнулся, обещать сделать больно, тому, кому боль нравится, было бы не разумно: — придумал! Я тебе член узлом завяжу, так, что ты мочиться не сможешь, тебе живот раздует так, — он показал руками, — а, потом — бах, и он лопнет. Мучиться будешь долго. — Михаэлис сдвинул брови, показывая своим грозным видом, что не шутит.

Джанно судорожно сглотнул и действительно испугался.

— К брадобрею ходи и мыть тело не забывай. Денег платить не нужно, я всех предупредил. Ну, все, я пойду? — но юноша замотал головой, потянулся, пытаясь ухватить его за плащ.

— Что еще? — Михаэлис подошел к лежанке и сел на край, увлекаемый Джанно. Тот приподнялся и обнял, крепко прижался, потом поднял лицо:

«Буду скучать».

Мужчина усмехнулся, поцеловал его в губы:

— Я тоже.

Он поднялся, взял лампаду, потом повернулся опять к Джанно:

— Забыл предупредить — наш нотарий, Обертан Николя, вчера мне здорово проигрался, поэтому до моего возвращения будет учить тебя, немого, читать! Не забудь, в девятом часу [2] он будет ждать тебя в пыточной, как я ее называю, а так — комнате дознаний.

***

Потекли обычные дни. Утром, в последний день праздников, Джанно с замиранием сердца размотал бинты на ноге и встал голыми ступнями на пол, покачиваясь, распределяя вес. Он уже так привык к костылям, что стоять на двух ногах казалось необычным делом. Он взял костыль в руку и сделал шаг к окну, потом еще один. Подошел к окну, приоткрыл ставни, зажмурился от слепящего солнца и улыбнулся: он будет ходить, нет — он будет бегать, он найдет свое место в новой жизни!

Обертан Николя оказался милейшим человеком: сначала вздыхал и кудахтал, словно курица-наседка, потом понял, что Джанно прекрасно понимает латынь и придумал интересный способ занятий. Он учил юношу не читать, а сразу писать: показывал букву или слово, произносил вслух, потом требовал запомнить, как начертано. После этого снова произносил, и его ученик прилежно выводил буквы на дощечке, покрытой воском.

Заниматься письмом с нотарием было не скучно: не имея под рукой богослужебных книг, он приносил на свои занятия записи заседаний городского совета, гражданские тяжбы или судебные дела. Манускрипты писались по заранее известным формулярам, поэтому вскоре Джанно мог составить любую бумагу, удостоверяющую займ, знал, сколько турских солидов или ливров [3] включают статьи расходов на содержание города и за что одного из Петров держат в колодках.

Недели проходили — одна, вторая, третья… а Михаэлиса всё не было. Нотарий перенес свои занятия с Джанно на середину дня, сам юноша стал более уверенным в ходьбе, поэтому выполнял свои обязанности, вставая рано утром, потом учился письму, а вечером ежедневно совершал длительные прогулки: на пристань, наблюдая, как причаливают лодки с товарами или вдоль садов к морю, становившемуся теплее изо дня в день.

Он часто сворачивал с дороги, шел вдоль деревьев, на которых с каждым днем наливались завязи, углублялся в рощу, а потом, пытался упражнять голос.

— Джованни Мональдески, — произносил он собственное имя, прислушиваясь к шипящим и свистящим звукам, которые исторгались из его рта.

— Михаэлис, — это имя ввергало его в тоскливые мысли о собственном одиночестве. Даже свое имя и где родился, он узнал из записей, принесенных Николя: в бумаге из города Безье говорилось, что такие-то люди передаются для проведения дознания в город Агд. Скупые строчки, никоим образом не проливающие свет на прошлое. Стефанус больше не разрешал ему входить к осужденным тамплиерам — все делал сам, а с Аларассис он пока не мог говорить, да и знала ли она хоть что-то? Но голос постепенно возвращался, Джанно разбирал произносимые слова, хотя боялся перенапрячь горло и вновь сделаться безгласным.

Однако возвращение голоса стало тайной для всех, внутренним чувством юноша понимал, что лучше не выходить из образа немого калеки, хотя сам, спустя три недели, как встал на обе ноги, почти не нуждался в костыле: его тело настолько окрепло, что он мог его самостоятельно контролировать, если бы только не хромота из-за болей! Нога не хотела сгибаться в колене. Конечно Джанно пытался тянуть ее веревочной петлей, но будто наталкивался на непреодолимую преграду: острая боль пронзала бедро и ягодицу, а сознание отказывалось продолжать истязания самого себя.

В очередной раз, засыпая в постели Джанно обращался с благодарственной молитвой к Богу, что дает ему выздоровление, и просил заступничества не только за себя, но и за Михаэлиса: ожидание сводило с ума и вселяло страх, что, быть может, что-то случилось, и он никогда больше не увидит палача. Юноша был готов перенести любые муки, лишь бы заполнить пустоту в своей душе и избавиться от чувства одиночества.