— И что мне теперь с тобой делать?
— Отдай меня правосудию! — Джанно опустил голову, внутренне соглашаясь взойти на костер, поскольку обвинения в действиях, даже о которых не помнил, посчитал справедливыми и внутри себя смирился с неизбежностью: он устал. Устал от упражнений, которым подвергалось его тело, устал от того, что нужно скрывать волосы под калем и прятать глаза, устал постоянно испытывать боль.
Концы плети легко коснулись его спины, задевая раны и показывая, что желание его ложно и не от большого ума.
— Хочешь нас с братом Домиником вместе с собой на костер прихватить? Брат Доминик мне друг. Да, он совершил ошибку, написал ложный отчет о твоей смерти, посчитал, что таким образом он выполнит задание архиепископа. Ну, а я? На какой ляд мне нужно быть обвиненным в сокрытии правды о твоем чудесном спасении? Я же все знал, и намеренно тебя, еретика и вора, прятал!
— И склонял к греху содомии, — нагло добавил Джанно, внутренне улыбаясь, вспоминая как лежал здесь же на столе, с задранными вверх ногами. Плеть уже весьма ощутимо коснулась его спины.
— Хочешь, чтобы я тебя продолжил пороть за такие дерзкие слова? — Михаэлис прохаживался за его спиной взад и вперед, поигрывая плетью.
— Ты здесь — главный. Тебе решать! — он медленно поднял голову, слегка повернул, являя полупрофиль, обращаясь к палачу, по его губам продолжала скользить улыбка. Тот положил ему ладонь на горло, сжал, поднимая покорное и гибкое тело италика с колен, всматриваясь в блики тусклого пламени в его глазах.
— Джованни Мональдески давно умер. Это было благодеянием для всех — меня, брата Доминика, брата Франциска и даже — епископа Бернарда. Не говоря уже о тех рыцарях-тамплиерах, что заключены в этой тюрьме. Не будем тревожить нашу память о нем, его тело пошло на корм рыбам. Ты согласен?
— Тогда — кто я?
— Ты просто Жан, потерявший память, я тебя на паперти подобрал, наверно ты от каких-нибудь паломников отбился. Если и есть в тебе какое сходство с безвременно почившим Мональдески, то только глаза и смазливое лицо, а еще упругий зад, который наводит на грешные мысли о содомии, — он притянул к себе Джанно, властно поцеловав в губы. — Это пока все, что я знаю о тебе. Стефанус тоже будет держаться того же мнения — у него маленький ребенок и лишние хлопоты ни к чему. Но… — Михаэлис сделал многозначительную паузу, — всё о пропавшем золоте я должен знать раньше завтрашнего утра, когда прибудет брат Доминик и начнет дознание. А ты останешься здесь!
Он подвел Джанно к одной из стен, в которую была вмурована цепь, и застегнул железный обруч вокруг шеи.
— Мне холодно! — жалобно обратился к его милосердию юноша, стыдясь своей собственной наготы.
— Согрею, когда вернусь! — зло ответил палач, снимая один из светильников со стены.
Поспешив исполнить задуманное, он сначала поднялся наверх и взял костыли из комнаты Джанно, потом спустился в подвал и отпер дверь, за которой содержались тамплиеры.
— Вставай! — Михаэлис потряс за плечо Дамьена де Совиньи, светя ему лампадой прямо в глаза. — Пошли со мной! — он протянул костыли, потому что прекрасно знал, где сломал этому мужчине кости, лишив возможности ходить самостоятельно.
Он завел Дамьена в пустую камеру и прикрыл дверь. Тот все еще не понимал, зачем понадобился ночью своему палачу, щурился от света, который был для него слишком ярким, пытался стоять прямо, упираясь на костыли.
— Удивлен? Есть к тебе разговор: сегодня пришло письмо от архиепископа, они узнали, что вы вывезли золото из Орлеана. Завтра приедет инквизитор и прикажет тебя пытать…
— Хочешь, чтобы с тобой деньгами поделились? — Дамьен ухмыльнулся. — Или все к рукам прибрать?
— Ты меня сначала выслушай, а потом язвить будешь, — спокойно ответил Михаэлис, опираясь рукой о стену и держа светильник прямо перед собой. — Известно, что вы довезли золото до Тулузы и должны были его передать в замок Фуа, но до него не доехали. В Тулузу вы вернулись уже без золота. Те трое рыцарей-тамплиеров, которых поймали в Тулузе, утверждают, что вы разделились: они отправились обратно, а вы втроем — в Лагард, но быстро вернулись, уже вдвоем: они вас опередили всего на день. Когда они спросили, где то, что вы все вместе везли, то вы ответили, что в конечном месте вы чуть не попали в засаду, тогда Джованни Мональдески показал вам письмо с печатью магистра и предписанием, что, в случае невозможности передать золото братьям-тамплиерам в Фуа или в Лагарде, Джованни должен поехать один только по тому пути, что известен только ему. Если это все правда, то лучше ее рассказать инквизитору Доминику из Йорка, ничего не скрывая и так, чтобы он не требовал снова тебя пытать. Ты меня понял?
— Ага… — кивнул Дамьен де Совиньи. — Тебе-то какой интерес? Зачем поднял посреди ночи?
— Вас осталось только двое, чтобы подтвердить, что судьбу золота не знаете, ибо итальянец увез его в неизвестном направлении.
— Двое? — Дамьен недоверчиво посмотрел на палача.
— Да, — уверенно ответил Михаэлис. — Тот юноша, который заходил к вам, просто очень похож на Джованни Мональдески, а на самом деле — это Жан, убогий калека, которому отшибло память, и он ничего не помнит из прошлого.
— Так я и поверил! — гневно ответил Дамьен. — Я все помню: как ты его насиловал, а он кричал и умолял тебя этого не делать, а еще я слышал, как в первый день инквизитор стонал в коридоре и слушал. Я что, не понимаю, что вам, двоим греховодникам, так понравилось, что вы решили оставить мальчишку при себе? А теперь, вот, выясняется, что он знает, где золото спрятано. Так, расспросите его с пристрастием, он сразу и вспомнит! — с вызовом завершил свою речь тамплиер.
— Ты полагаешь, что ему мало досталось? — палач удивленно поднял бровь. — Джованни Мональдески умер после применения пыток, но он ни в чем так и не сознался, в отличие от вас, сильных мужчин и рыцарей! А ты говоришь — мальчишка! Твой товарищ вообще, как его подвесили, так согласен был оговорить себя в чем угодно, в любой ереси. А ты? Если ты невиновен, зачем поклялся именем Господа в богохульстве и идолопоклонстве?
Дамьен де Совиньи уставился в пол, пристыженный, не зная, что ответить, а Михаэлис продолжил:
— Я тоже поначалу не поверил, что Жан память потерял, пытал его, но он поклялся, что не лжет. И, знаешь, я ему верю! Пойдем со мной в пыточную, можешь сам его пытать, пока не развеешь все свои сомнения.
Тамплиер резко вскинул голову:
— Нет! Я не стану!
— Как хочешь, — пожал плечами палач. — Так мы обо всем договорились? Мне не нужно на завтра готовить свой инструмент? Ни для тебя, ни для твоего товарища?
— Договорились. Но… — Дамьен де Совиньи помедлил, — у меня будет просьба: ты же костер будешь готовить? Помолись за мою душу, чтобы отлетела она не мучаясь.
— Обещаю, — Михаэлис прекрасно понимал, о чем просит его тамплиер: умертвить его раньше, чем до него доберутся языки пламени. Это деяние было искусством, не каждый знал, где на шею быстро натянуть тонкий шнурок, чтобы человек потерял сознание. Но тут он вспомнил еще об одном своем пока не заданном вопросе. — Кстати, вы золото в возке везли? Крытом? А кто управлял — сам итальянец?
— Почему итальянец? — тамплиер бесхитростно удивился такому предположению. — Рыцарю пристало ехать на коне, а возом управлял тот торговец, которого поймали вместе с нами — Жак Тренкавель.
Все рухнуло, палач сокрушенно покачал головой. Этот Тренкавель был отпущен на все четыре стороны спустя три дня после того, как его привезли в Агд: брат Доминик поторопился с ним разобраться в первую очередь — ведь проступок, совершенный по незнанию, не мог караться сурово, тем более, что Тренкавель предложил заплатить за себя немалый выкуп, и деньги сразу же были привезены его родственниками прямо в руки епископу Бернарду. Брат же Доминик всего лишь назначил носить кресты на одежде, пока какой-нибудь другой священнослужитель не позволит их снять, удовлетворившись религиозным рвением осужденного. Михаэлис вспомнил, что торговец даже клялся отправиться в большое паломничество к святому Иакову и вручить грамоты от каждого города лично в руки инквизитору, лишь бы получить прощение. «И этот — ложно клялся! Тогда золото точно никто не найдет, даже если Жан все вспомнит: Тренкавель уже давно до него добрался и перепрятал». Появление имени торговца из Тулузы в рассказе Дамьена де Совиньи, сильно повредило бы отношениям местного епископа с его иерархом: неизвестно, куда ушли полученные деньги — на новые церемониальные чаши или побелку стен собора святого Этьена, но сам факт, что главный свидетель отпущен, а второй свидетель не выдержал допроса и умер, бросал неизгладимую тень на церковного правителя диоцеза Агд. Терять такого спокойного, пребывающего в постоянном радении о нуждах верующих, епископа — не хотелось.