— Обещаю, будет больно, но ты у меня на дыбе еще не так танцевал, поэтому потерпишь.
Джанно отвернул от него пылающее лицо, закусив губу. Было стыдно и неприятно, когда чужие пальцы вторгаются внутрь тебя, что-то вытаскивают… Он оглянулся, Михаэлис держал в руке плотно свернутую тряпицу, обмазанную чем-то желтым и липким.
— Это мед и травы, — ответил он на немой вопрос юноши, — крови нет, значит, все в порядке, — тряпка шлепнулась на дно деревянного корыта, и Михаэлис опять завозился: холодный металлический стержень медленно протолкнулся в нутро Джанно.
— Так, теперь выгнешься, согнешь обе ноги, упрешь мне в плечи, давай… — Михаэлис помогал ему руками, тяжелее было поднять левую ногу, заключенную между двух колодок, она лежала как бревно. — Гнись в пояснице…
— Мне больно… — еле выдохнул юноша. Левая нога провисла вперед, распрямленная, придавливая своей тяжестью.
— Руки под спину, вот так лежи, — Джанно закрыл глаза, пытаясь свыкнуться с болью во всем теле. Михаэлис принялся через вставленную в зад воронку вливать в него воду. Теплая жидкость заполняла его изнутри, промывая кишки, раздувая зажатый в три погибели живот. Юноша часто задышал, его охватила паника, что вода непременно прорвется, и вытечет уже обратно через рот.
— Не двигайся, — Михаэлис осторожно вытащил из него воронку, потом подставил корыто. — Опускаешься медленно, руки убирай, — он ухватил юношу за плечи и почти посадил, вода вытекала быстро. — Подвигай бедрами. Теперь еще раз.
Ноги вверх, надутый живот и долгожданное облегчение. Но Михаэлис и не думал его просто так отпускать. Опять его пальцы скользнули внутрь и прошлись по какой-то точке, что вялый член Джанно так и скакнул, внезапно проснувшись. Михаэлис свободной рукой оттянул крайнюю плоть, явив головку. «Рукоблудие — это грех!» — мелькнуло в голове у Джанно, но его с головой накрыла волна иных ощущений. Он расслабился и забыл про боль и про мужчину, что рядом с ним, даже пропустил момент, когда тот вынул руки и легко управился со своими завязками, скрывающими пах.
Лекарь знал свое дело: он смазал собственный стоящий крепко член каким-то снадобьем, по густоте похожим на сливки, сказал, что это лекарство, от которого будет намного лучше и, приподняв бедра Джанно, вошел в него, нежно, не торопясь, давая привыкнуть, не сильно усердствуя, с улыбкой поглядывая, как тело юноши откликается на эти ласки. Разум еще кричит: «Постой! Это грех!», отчего щеки рдеют алым румянцем стыда, а тело, несмотря на слабость и боль во всех членах, желает наслаждения. Что в это время делала душа Джанно, Михаэлиса не особо волновало, но она металась как испуганная птица по клетке — ее не приняли на Небеса, удержали здесь, в этом изломанном теле, но зачем? Чтобы еще раз испытать? «Что меня ждет?»
Михаэлис, достигнув высшей степени возбуждения, резко вынул член и излился в корыто. А потом разъяснил новые правила жизни.
— Тебя как зовут? Не расслышал… Жан? А теперь слушай меня внимательно. Я тебя семь дней в беспамятстве не для того выхаживал. Кости у тебя на ноге раздроблены так, что ты на всю жизнь хромым можешь остаться. Шрамы от плетей и веревок по всему телу. Говорить не можешь. Если ты куда и доползешь, то только до церковной паперти, будешь жить на подаяние, пока не сдохнешь. А если следы плетей обнаружат, то могут решить, что ты беглый преступник, и вздернут в петле без суда и дознания. Я же тебе предлагаю пока остаться здесь — работать будешь, я тебя вылечу, кормить буду, но и пользовать как захочу. А там посмотрим — сил наберешься, сам решишь, куда дальше путь держать будешь. Согласен?
Джанно застонал и прикрыл лицо забинтованными ладонями. Все было правдой. И некуда ему было идти, только отдать себя во власть палача и терпеливо ждать, готовить себя к свободе. Он опустил руки, вытянув их вдоль тела, и кивнул.
— Вот и славно! — Михаэлис с удовлетворением потер ладони. — Обижать тебя не буду. Завтра принесу одежду, кудельки свои под шапкой спрячешь, глазищи свои чтобы выше пола не поднимал, костыль тебе сделаю, пока ползать будешь, и лучше, чтобы ты вообще немым прикинулся, так легче будет. А сейчас, — Михаэлис достал длинную веревку и обернул ее вокруг стопы левой ноги юноши, — будешь тянуть, как вожжами, чтобы пальцы не вниз, а вверх смотрели. Завтра проверю, не будешь стараться, на дыбе растяну. Сейчас поесть тебе принесу, а ты приступай, тяни…
Джанно потянул веревку и покрылся испариной. Как же больно! Но стопа лежала как каменная. Он пошевелил пальцами ноги, поправил веревку и опять потянул. За окном стемнело и в комнату ворвался вечерний холод. Закрыть ставни не представлялось возможным, пришлось плотнее кутаться в одеяло и согревать себя дыханием, болью и упражнением на растяжку стопы.
Когда Михаэлис вернулся, Джанно уже чуть-чуть удалось повернуть стопу вбок, боль была адской, но у юноши появилась призрачная надежда — встать на ноги. Палач накормил его жидкой кашей, живот удовлетворенно заурчал, принимая пищу. Потом в него влилась целая чаша теплого вина, приправленного пряностями.
— Холодно? — Михаэлис закрыл ставни. — Не топят у нас здесь, — он достал из-под изголовья лежанки белый плащ с красным крестом. Джанно жадно к нему потянулся. — Узнал свой плащ? Господин инквизитор, тебя в него завернул, точно в саван, когда тело, наконец, твое отдал. Тебе мой парень, Стефанус, всё поведал? И то, что ты теперь официально мертвый? Для нашей Святой Матери церкви ты больше не существуешь, что удостоверено двумя инквизиторами, нотарием Обертаном Николя, каноником церкви святого Стефана Вазарием из Гауда и викарием Арнальдом из Виллария, а также Бернардом, епископом диоцеза Агд.
Джанно опять удивленно воззрился на него своими огромными бездонными глазами. Михаэлис хмыкнул:
— Будешь так и дальше на меня таращиться, задницей к себе поверну и опять отымею, я не железный. Сказал же — глаза не смей поднимать, — он укрыл Джанно плащом. — Ну, вот, светильник я тебе не оставлю, нечего масло впустую переводить.
========== Глава 2. Испытание трудом. ==========
Так жизнь Джанно началась заново: утром Михаэлис выдал ему все, что обещал, даже костыли, но на больную ногу наступать запретил. Размотал руки: на них были только зажившие следы от веревок, пара ожогов на тыльной поверхности предплечья и по одному отверстию посередине ладоней, будто чем-то проткнули насквозь.
Теперь шрамы на теле скрыла камиза, потом длинная старая коричневая монашеская ряса, простая веревка вместо пояса, капюшон, волосы убраны под каль, на ногах — башмаки. И Джанно поковылял на задний двор тюрьмы — вертеть тяжелый ворот колодца.
Городская тюрьма представляла собой простое двухэтажное здание, примыкающее сбоку к более роскошному зданию городской ратуши, стоящей длинной стороной на рыночной площади, а короткой — на центральной улице. С другой стороны площади, но на противоположной стороне улицы возвышался собор святого Этьена. Вход в тюрьму располагался с узкой боковой улицы. Оба здания имели один общий мощеный камнями двор, посередине которого располагался колодец. С двух других сторон двор замыкался длинным и высоким одноэтажным зданием, украшенным портиком, с хозяйственными помещениями и конюшнями. Между зданием тюрьмы и хозяйственными постройками были ворота, через которые могла проехать телега.
Стефанус пришел на помощь — оттащил два ведра в каземат и рассказал, что делать. Вода была нужна для уборки внутренних помещений тюрьмы, чистота которых теперь вменялась в обязанности Джанно. Камеры для содержания заключенных располагались в подвальном помещении, и только узкие зарешеченные окна, выходящие во внутренний двор, являлись единственным источником света. Длинный коридор, по обе стороны которого были двери, разделял узников и заканчивался помещением для стражников. Всего таких комнат было десять, но часть из них пустовала. Стефанус отворил первую из них, она была пуста, и сказал, что необходимо широкие горшки, служившие отхожим местом, тащить к двери, пространство вокруг такого горшка мыть и чистить. Солому, служившую заключенным, вместо ложа, разгрести вилами, чтобы хорошо сушилась и там не заводились мыши. Все нечистоты, найденные в соломе, вынести на порог камеры и положить в горшок.