В комнате дознаний воцарилась тишина. Было только слышно, как под полом заскреблась мышь.
— Вы меня не поняли, господа, — нарушил тягостное молчание Готье де Мезьер. — Я здесь за тем, чтобы выяснить, почему молодого парня, который последние два года ни в чем таком заподозрен не был, обвинили в пассивной содомии и пытали так, что он умер уже на следующий день. И что он успел сказать. Мне нельзя спросить церковников, на то нет разрешения, но я буду жестоко пытать тут каждого не-церковника, пока не узнаю правду: и тебя, и тебя, — он легким кивком головы указал на палача и нотария, — и твоего помощника Стефануса, осужденных тамплиеров, и всех стражников — не тех, что вы мне подсунули, а всех по списку, что получают за свою службу деньги и даже вашего немого калеку, что выгребает нечистоты — всех, но я узнаю о каждом мгновении той ночи. Я понятно объясняю?
— Вы уедете, а мы останемся, — с решимостью в голосе ответил Михаэлис. — В нашем городе правит епископ. Что нам делать? На нас с Николя — нет греха. Только, как вы, господин, сказали, неоправданная жестокость. Но и нас поймите, мы делаем все, что скажут церковники, и не сильно задумываемся — зачем? Да, парня сгубили, но не намеренно, случайно. А теперь архиепископ не хочет ссориться с королем, все боятся, но нет греха — есть только безумный монах, за которым не уследили, вовремя не заметили, что он умом тронулся.
— Ты хочешь сказать, что руководил вашими действиями безумный монах? Он же и пытки придумывал? Какие именно раны привели к смерти? — продолжил допрос Готье.
— Неизвестно.
— Хорошо, пойдем от другого — что еще ты делал по указанию брата Франциска?
— Гвозди… — пролепетал Николя, — были гвозди.
Михаэлис закрыл лицо руками. Ему тяжело было вспоминать, но тогда они считали, что так и должно быть, что они все делают правильно. Он сцепил пальцы рук так сильно, что побелели костяшки и нахмурился, отвечая на вопрос слуги короля:
— Я пробил ему ладони гвоздями, сек плетьми, прижигал железом, наложил на ногу тиски с шипами, все это достаточно, чтобы сильно покалечить, но не убить. Обвиняемый был жив, когда мы оставили его ночью на дыбе.
— Мональдески что-то говорил?
— Да что он мог говорить? — в сердцах воскликнул Михаэлис. — Все признания были уже написаны заранее. Его просто пытали!
— Но он мог, например, предлагать деньги, чтобы его перестали пытать, — продолжил гнуть свою линию де Мезьер.
— Поверьте, он уже после использования вот этой штуки, — палач кивнул в сторону стола, — был не способен что-либо предлагать.
— Но, если обвиняемый не может говорить, то его обычно отвязывают, оставляют в покое на время, пока он не придет в себя. Да вы тут просто звери какие-то вместе со своими безумными святыми отцами! — возмущенно воскликнул слуга короля, понимая, что признание сделано и картина весьма удручающая: судьба похищенного золота стала тайной, а мертвые не отомкнут уста. — Обертан, ты подтверждаешь? Ты когда ушел?
— Вместе со всеми.
— А утром?
— Пришел рано, но обвиняемый был мертв.
— Кто первым обнаружил тело, Михаэлис?
— Брат Франциск. Потом пришли мы со Стефанусом. Потом брат Доминик.
— И быстро написал и признание, и свидетельство о смерти? Ты понимаешь, что мне нужно кого-то наказать за все эти деяния, приведшие к смерти человека низкого сословия?
— Получается, что только меня, — палач тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. — Но действовал я не намеренно, а только исполняя чужую волю.
— Знаю, — Готье де Мезьер плотоядно улыбнулся, отчего его глаза сделались еще холоднее. — Инквизиторы будут просить за тебя епископа, епископ архиепископа и все вернется на круги своя, поскольку народные волнения сейчас ни к чему.
========== Глава 13. Еще одна смена личности ==========
Готье де Мезьер появился совсем неожиданно, Джанно только заметил, как крепкие ноги в изящных кожаных башмаках, прошли по серым камням обмостки двора, осторожно переступили через лужу и остановились совсем рядом с носком башмака на его вытянутой вперед левой ноге, на которой еще явственно были видны зажившие шрамы от шипов, вонзившихся когда-то в плоть. Так некстати задравшийся подол рясы поверг Джанно в ужас перед неотвратимым разоблачением. Он быстро убрал ногу, подернув подол, но было поздно — де Мезьер уже проявил к нему интерес.
— Встань, — Джанно не выпуская из рук ворох мокрых тряпок, которыми мыл горшки, поднялся, но глаз не поднял. — Кто таков? — властная рука легла на подбородок и задрала его вверх. Джанно закрыл глаза, замотал головой и промычал нечто нечленораздельное всем своим видом показывая, что он явно из тех, кого Господь обделил умом с самого рождения. — В глаза смотри! Ну! — Готье сжал пальцы на подбородке юноши, стремясь вызвать боль, но Джанно еще крепче зажмурился, прижимая к груди тряпки. Тут до благородного носа дошел весь букет миазмов, коими Джанно дышал ежедневно и уже настолько привык, что не замечал.
Готье де Мезьер разжал пальцы, потом еще несколько раз с брезгливостью встряхнул несуществующую грязь с руки, и решив, что не стоит именно сейчас разбираться с дурнопахнущим убогим калекой, поспешил уйти прочь со двора, вернувшись в комнату дознаний.
Услышав, что шаги стихли, Джанно со вздохом опустился на табурет и огляделся. Внезапно он заметил, что Стефанус как-то пробрался в конюшни, где сейчас столовались лошади приезжих людей короля, и машет ему оттуда, предлагая подойти. Джанно оперся на свою длинную палку и стараясь не выходить из роли калеки, сильно хромая, пошел в его направлении.
— Я видел, как этот человек долго стоял и наблюдал за тобой. Господин де Мезьер приказал запереть Михаэлиса внизу, как преступника. Вот деньги, — Стефанус протягивал довольно увесистый кошель. — Исчезни из города. Сейчас же!
Джанно протянул руку и уверенно оттолкнул от себя кошель, замотал головой, опять оперся на палку и проворно отправился к неприметной двери, позади выгребной ямы, которая запиралась только изнутри и вела к узкому ходу между каменными домами, вливалась в боковую улицу города узким лазом. Теперь его вело только внутреннее чувство, которое можно было назвать божественной волей, диктуя, что именно нужно предпринять, не раздумывая, не сомневаясь, не оглядываясь назад.
Спокойным шагом, но продолжая сильно хромать, Джанно вышел на площадь перед собором святого Этьена. Напротив входа в церковь собиралась очередная группа паломников. Нужно отметить, что древний Агд всегда был одним из пунктов для ночлега на их пути, здесь был даже странноприимный дом как раз для тех, кто считает гроши, но, влекомый сильными религиозными эмоциями и чувствами, бесстрашно отправляется в путь. Путь пилигримов из Галлии, Италии и всего севера пролегал по этим дорогам. Сначала собираясь в Арле, эти полноводные реки сливались в одну большую и по старой римской дороге следовали вдоль побережья на юг, посещая могилу святого Жиля и Ним, а затем, достигнув Нарбонна, следовали к Тулузе. Затем путь их проходил по горам до моста Королевы, где паломники встречались с такими же путешественниками, вышедшими из Тура, Лиможа и Ле Пуя.
Пилигримы пели хвалебные гимны перед отправлением в путь. Джанно присоединился к ним, влившись в толпу и тоже встал, покачиваясь в такт песнопениям. Затем все они прошли по мосту и отправились по дороге в Безье, чтобы к вечеру уже достигнуть этого города. Юноша пошел с ними, рядом с несколькими такими же невзрачными нищими в оборванных одеждах или рясах, таких коротких, что не прикрывали коленей. Путешествуя таким образом целый шестой час [1], в начале девятого часа отстал, делая вид, что ему становится тяжело ковылять на своей больной ноге, и когда пилигримы скрылись из виду, вернулся немного назад и пошел по дороге в Сериньян, но потом опять свернул на полевые и лесные тропы, которые показались ему знакомыми, перешел маленькую реку вброд и достиг Совьяна, где был дом Аларассис, у которой они прятались с его товарищами-тамплиерами. В доме оставалась мать Аларассис, на помощь которой и понадеялся Джанно. Даже если сейчас за ним пустятся в погоню, то так и не поймут, куда именно исчез немой калека.
Расположение дома и его дверь он помнил очень хорошо, но побоялся до темноты выйти из рощи, чтобы не быть замеченным соседями. Он сначала в нерешительности занес руку перед тем, как постучать в дверь, а вдруг женщина уже там не живет? Потом переборол себя. На пороге стояла вторая Аларассис, но намного старше, выглядевшая такой же изможденной, как и ее дочь. Джанно опустил капюшон, полностью открывая свое лицо: