— Меня зовут Жан, я друг твоей дочери Аларассис, ты должна меня помнить, хотя я совсем не помню тебя. Я из Агда, и я… ученик палача.
Женщина долго разглядывала его, не зная, что сказать, потом спросила:
— Почему ты здесь, а не рядом с моей дочерью?
— Сейчас так нужно. За кусок хлеба я буду работать у тебя, чтобы облегчить твою жизнь. Твоя дочь беспокоится лишь об этом. Постоянно говорит, что оставила дома больную мать, и плачет.
— Заходи, — за Джанно закрылась дверь, а дом встретил его теплом, запахом свежеиспеченного хлеба и только что надоенного молока. — Я подогрею тебе воду, помоешься с дороги.
Женщина стыдливо отвернулась, когда он, наконец избавившись от одежды и ненавистного каля, голым начал залезать в большую лохань, наполненную горячей водой, но потом приблизилась, разглядывая шрамы:
— Тебя пытали! Как тебе удалось выжить?
— Меня сочли мертвым, но по воле Господа, я снова ожил, хотя и потерял память почти о всей своей прошлой жизни, не мог ни ходить, ни говорить. Меня спас Михаэлис, палач, который меня же и пытал.
— А почему ты ушел из Агда?
— Михаэлис отпустил. Сейчас там небезопасно для меня.
— Ну, — женщина всплеснула руками, — оставайся, раз пришел. Хозяйство у меня большое: две коровы, четыре козы, куры. Всех накормить и напоить, за всеми убрать. Сильные рабочие руки очень нужны.
***
Объяснение для соседей, откуда взялся незнакомый юноша, нашлось очень быстро — родственники прислали своего сына, узнав о трудном положении дел. Одетый в мирскую одежду, подходящую для работы в поле, в широкополой шапке, прикрывающей глаза от яркого солнечного света, молодой мужчина, в походке которого только слегка углядывалась хромота, сейчас совсем не был похож на того самого Жана, который занимался уборкой в тюрьме Агда. Джанно, не скрываясь, даже ездил с матерью Аларассис не только в Совьян, но и в более крупный городок Сериньян, где она продавала надоенное молоко и изготовленные собственноручно сыры. Он рассуждал так: как только люди короля установят, что вины Михаэлиса в смерти Джованни Мональдески нет никакой, а руководил всем брат Франциск, то отступятся в своих розысках и уедут, предварительно умертвив Дамьена и Жана-Мари на костре. Про то, что в Агде будет устроен костер, на рынке в Совьяне начали поговаривать уже через седмицу, потом в субботу один из торговцев, собирающийся на рынок в Агд, обмолвился, что едет смотреть на казнь. Он вернулся через день и рассказал, что уезжающие люди короля, завершив все свои дела в Агде, обогнали его по дороге, и направились в Тулузу. Джанно понял, что больше не может мучиться от неизвестности, в тот же день собрался, предупредив мать Аларассис, что будет отсутствовать дня два, и, переодевшись в свою прежнюю нищенскую одежду, отправился в Агд.
Он прибыл ближе к вечерне, помолился на зеленом холме рядом с городом, где чернели обгоревшие бревна, а на покосившихся столбах висели сожженные и обуглившиеся тела его бывших товарищей, и зашел в город вместе еще с парой бродячих монахов, ищущих ночлег. Когда же он, миновав собор святого Этьена, вошел на рыночную площадь, направляясь в сторону тюрьмы, то Джанно сначала не мог поверить тому, что увидел, руки сами сжались в кулаки, и юноше с трудом удалось справиться с охватившим его волнением и страхом.
Готье де Мезьер все же нашел виновного в своих неудачных поисках королевского золота и им оказался палач. Михаэлиса сначала подвергли наказанию розгами, а потом заключили в колодки, стоящие на сооруженном помосте прямо посередине площади. Его охранял знакомый Джанно пожилой стражник, поэтому позволил приблизиться, а сам удалился в сторону ближайшей таверны.
— За что? Михаэлис, за что? — шептал Джанно обхватывая руками его голову, на его глаза навернулись слезы.
Михаэлис открыл глаза, но в его взгляде не было ни капли боли от переносимого страдания:
— Здравствуй, Жан, — он указал пальцем руки, скованной колодкой в направлении куда-то за спиной Джанно. — Там Арнальда с Бернардой за колонной прячутся, боятся подойти. Возьми у них кувшин. Дай мне воды. Тогда поговорим.
Джанно в два прыжка оказался рядом с заплаканными девушками, быстро выхватил из их рук сосуд с водой и поспешил к Михаэлису. Когда тот напился, то постарался немного пошевелиться в своих оковах, чтобы размять затекшее от долгого стояния на коленях тело, потом сам заговорил:
— Во-первых, я как был здесь палачом, так им и остаюсь. Во-вторых, завтра утром меня отсюда вынут по высочайшей милости и милосердию архиепископа Нарбонна. В-третьих — не первый раз меня так секут, было и похуже, ты моей спины еще ни разу не видел, поэтому переживу. Что касается твоего вопроса — за что? Не господ же инквизиторов на позорном месте раскладывать за то, что по их вине умер важный свидетель. Виноват палач, потому что в его руках пыточный инструмент, а то что — fuoco volatio, так это опять из-за палача — нужно было смотреть за ранами. Теперь господин де Мезьер может с уверенностью сказать, что виновных в смерти Джованни Мональдески наказал как следует.
— И твой друг — брат Доминик, позволил, чтобы тебя наказали?
— Брат Доминик счастлив, что все так благополучно для святых отцов закончилось. Вражды с королем не будет.
— А ты? — продолжал допытываться Джанно, глубоко сопереживая Михаэлису.
— У меня все будет хорошо, Господь не оставит своими милостями, а индульгенция, с высочайшего позволения, выписана мне на много лет вперед. Теперь о тебе. Ты не взял денег, но где-то хорошо устроился, вон — щеки порозовели, загорел…
— Я…
— Не хочу знать! Если человек не знает, то выпытать это из него невозможно, а если знает, то это сразу видно и без пытки. Поэтому поживи еще так, потому что де Мезьер тебя искал, мог здесь соглядатая оставить, чтобы сразу ему сообщил, как ты вернешься.
Джанно задумался, но потом принял решение:
— Если к тебе осенью придет ученик по имени Жан из Совьян, крепкий, светловолосый парень, загорелый дочерна от работ в поле и на виноградниках, не хромающий ни на одну ногу, примешь?
Михаэлис сначала удивленно поднял бровь, потом рассмеялся, его тело содрогнулось, и его лицо немного скривилось от переносимого страдания:
— Если мой ученик будет согласен испытать на себе пыточный инструмент и связывание, будет готов терпеть боль и получать наслаждение, а еще не сильно переживать из-за возможного обвинения в содомии, то буду очень рад.
— Ко всему этому я даже согласен ежедневно чистить горшки! — улыбнулся Джанно, но потом опустил голову, собираясь с силами, чтобы сказать. — Мне действительно не хватает наших встреч, Михаэлис. Уж не знаю, насколько я грешил в прошлой своей жизни, но, когда я вспоминаю как ты меня прижимаешь к себе, у меня член сам встает. Ты действительно можешь быть со мной нежным.
Палач опять тихо рассмеялся, потом попросил юношу повернуть к нему поближе ухо:
— Постарайся найти торговца шерстью из Тулузы Жака Тренкавеля.
— Зачем? — прошептал Джанно.
— Вы с ним золото королевское вместе прятали.
— Что???
— Только ты не помнишь, а он — все помнит. И, если перепрятал, то точно знает, куда. Приводи Тренкавеля, моя пыточная будет его ждать. Только он во всей этой истории отделался денежным штрафом и считает тебя мертвым.
— Приложу все усилия, обещаю! — заверил Джанно. Потом коснулся своими губами горячих губ Михаэлиса и поцеловал. — Как тебе день на святого Мартина [2]?
Юноша выскользнул из города прямо перед закрытием ворот, переночевал под мостом в компании еще таких же бездомных нищих, которых выгнали из города, чтобы не валялись в темных проходах и не пугали горожан. С рассветом он отправился в путь, чтобы снова стать Жаном из Совьян.