— Главное, — продолжал Михаэлис, сильно сжимая двумя пальцами с одной и с другой стороны, место на его ладони, где темнела недавно затянувшаяся круглая рана, вызывая боль, — не двигаться, — Джанно попытался отдернуть руку, но не смог — ладонь будто держали в крепких тисках, и только боль усилилась. — Если бы я тебя сначала за руки прибил к столу, а потом плетьми отходил, то ты бы ладони свои все изодрал, — он выпустил руку юноши, — а так, все очень аккуратно получилось. Страшно?
Джанно кивнул, сжал кулаки и спрятал за спиной, недоверчиво поглядывая на Михаэлиса. Но тот только улыбнулся:
— Вот такая у меня наука. Как окончатся праздники, разрешу тебе наступать на ногу. Хочешь посмотреть, что там? — Михаэлис сел перед ним на табурет, положил его ногу себе на колено и начал разматывать грязные тряпки. Вся голень от колена до пятки была еще отечной, отдавала синевой. По бокам, с одной и с другой стороны голени было несколько уже затянувшихся проникающих внутрь круглых ран. Палач погладил изувеченную ногу, иногда надавливая в области ран:
— В этом случае применили две доски с железными шипами, которые сжимали вокруг ноги так, что шипы проникали внутрь. Если бы ты не сильно дергался, то они вошли бы в твое мясо и всё, но ты вертелся, и они воткнулись в кость, да и желание у меня было тогда уже сильное закончить пытку. Пришлось сразу сжать посильнее — ты стих и сознание потерял надолго.
Джанно не помнил ничего из сказанного палачом, но изучая взглядом свою изувеченную ногу, не сомневался, что всё — правда, и его нога является достоверным примером того, каким мучениям его подвергли. Но так и не было понятно — за что?
— За что? — прошептал он губами. — За что?
Михаэлис вздохнул, медля с ответом:
— Я в своей работе не прислушиваюсь, кто прав или виноват. Вот, за что Господа нашего подвергли бичеванию? Ведь уже осудили на казнь! А Иисус был безгрешен. Значит, только в глазах его мучителей он был преступником. Вот и у господ инквизиторов были причины, о которых мне неведомо, чтобы обвинить вас, тамплиеров, в ереси и богохульстве. Если бы вы признались сразу, то и у нас, палачей, не было лишней работы. А тебя мы вообще ни за что пытали. Можно сказать, что ты за наши грехи, мои, Стефануса, господ инквизиторов, архиепископа и прочих, все свои мучения перенес, — палач опять вздохнул и погладил ногу Джанно. — Ладно, посиди, я принесу мазь, поменяю повязку. Согни стопу, видишь, — пальцы на стопе смотрели ровно вверх, хотя сама нога отозвалась сильной болью. — Силы к тебе возвращаются, значит не даром я тебя мучаю.
Ночь Джанно была беспокойной: с тех пор, как он впервые очнулся, он не видел сновидений, теперь же — ему снился распятый на кресте Иисус, он обнимал Его ноги и плакал, сопереживая Его мукам, в страстном желании нести этот крест на своих плечах и перенести за Него все, что Ему было суждено перенести. Джанно просыпался в слезах, а потом вновь впадал в свои грезы, вглядываясь в спокойное лицо Христа, смотрящего на него сверху вниз и говорящего слова утешения. «Ты жив, ты хотел жить, теперь — живи!»
Настала суббота, и Джанно, безропотно выполнив все указания Михаэлиса по целованию камней двора тюрьмы, согнутым, с разведенными в стороны ногами, ткнулся лбом ему в ноги и беззвучно попросил взять с собой вечером на церковную службу.
В полной темноте жители города входили в открытые двери церкви, уже закончилось прославление Святых Даров, и все они были перенесены в храмовую дарохранительницу. В самом храме было темно, и только священник читал отрывки из богослужебных книг на латыни. Звук его голоса возносился к сводам и разбивался о них многогранным эхом. Джанно было тяжело долго стоять, опираясь на костыли, поэтому он прислонился к широкой груди Михаэлиса, который придерживал его за живот, вслушивался в мелодию слов, вглядывался в темноту, которая обступала и мерцала зеленоватым светом, когда он сильно напрягал свои глаза. И тут раздался первый удар колокола, потом еще один…
На городской площади разожгли костер, от него зажгли пасхал, и епископ внес в храм свет. Exsultet jam angelica turba — начал читать диакон. «Да ликуют сонмы ангелов в небе, да ликуют силы небесные, и да возвестит труба спасения победу столь славного Царя! Да радуется земля, озаряемая столь дивным светом, и, наполняемый сиянием вечного Царя, весь мир да познает своё избавление от мрака!» Он вернулся из мертвых, чтобы жить в сердцах живых.
Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis. «Слава в вышних Богу и на земле мир, людям Его благоволения. Берущий на Себя грехи мира, помилуй нас. Берущий на Себя грехи мира, прими молитву нашу».
Джанно казалось, что он, следуя за музыкой органа и словами хвалебных песнопений, возносится к Небесам, по пути Иисуса Христа, претерпев мучения и осуждение, вернувшись из мертвых в мир живых, и теперь должен терпеливо нести свой крест, возложенный на него самим Господом, ибо тот его не отверг, а, по воле своей, подверг испытаниям. Он положил свою ладонь на руку Михаэлиса, все еще поддерживающую его, переминающегося на ослабленных ногах, и прижал к себе еще крепче. Тот положил ему другую руку на плечо, приблизил свои губы к уху и тихо произнес:
— Не искушай меня в храме Божьем!
Юноша прикрыл глаза, повторяя слова молитвы, захваченный новыми для себя чувствами теплоты и нежности к человеку, который его спас.
Из церкви торжественно вышла целая процессия священнослужителей во главе с епископом, святым отцом Бернардом, потом шли братья доминиканцы, францисканцы и цистерианцы. Вся эта торжественная процессия обошла собор кругом. Колокола звенели, перекликаясь с другими своими собратьями, разбросанными во всех частях Ойкумены, заставляя трепетать сердца верующих в едином радостном порыве, в сладостном празднике Воскрешения.
Радуются ангелы на небесах и поют гимны, радуются всякая тварь сущая: «Христос Воскрес!» — «Воистину воскрес!»
В ту ночь, укладывая его на лежанку, Михаэлис впервые поцеловал Джанно в лоб перед своим уходом, провожая в мир сновидений.
Комментарий к Глава 3. И Он тоже хотел жить.
Ритуал празднования католической Пасхи отличается от празднования православной Пасхи. Автор не утверждает что ритуал в точности соответствовал описанному, но если захотите подвергнуть критике описанный ритуал, то буду просить предъявить ссылки на оригинальные источники того времени.
В своем творчестве Автор не имеет цели “задеть” чьи-либо религиозные чувства.
========== Глава 4. Узнавая себя со стороны. ==========
Джанно проснулся от праздничного колокольного звона и очень удивился, что солнце взошло высоко, а его до сих пор никто не разбудил и не выгнал из теплой постели трудиться. Он закрыл глаза, но тут в его полусон грубо вторгся Михаэлис:
— Вставай! У всех праздник, а у нас работа, — он с недовольным видом прошелся по комнате и уставился на брошенную на полу одежду Джанно. — Ты когда рясу в последний раз стирал? А камизу? Вот заставить бы тебя сейчас голым ползти во двор к колодцу! — Джанно испуганно сжался, прижав к себе одеяло, которое было не чище его нижней рубашки. — Горшки за всеми чистишь, а себя обслужить ленишься? — Джанно отрицательно замотал головой. Как же объяснить Михаэлису, что они его загоняли так, что сил каждым вечером оставалось только, чтобы доползти до лежанки? — Ты когда последний раз опорожнял свои кишки в горшок? — новый вопрос поставил его в тупик и Джанно неуверенно вытянул вперед два пальца. — Два дня назад? Врешь! — Джанно уверенно прибавил еще один палец. — О, Господи, послал ты мне младенца на испытание! — Михаэлис закатил глаза вверх и сложил руки в молитвенном жесте. Потом грозно посмотрел на юношу, отчего он почти исчез под одеялом. — Вставай! Заключенных нужно кормить, пост закончился. А если им сейчас не дать еды, то к вечеру порядочные горожане содрогнутся от звука сотрясаемых решеток и голодных воплей, — он с силой отнял одеяло у сопротивляющегося Джанно. — Надевай рясу, возьмешь одеяло, простыни и камизу, поползешь стирать во двор. Сегодня в купальню пойдем.
Но Михаэлис не ушел, наблюдал как Джанно тянется за рясой, надевает ее на себя, собирает в охапку постель и замирает в нерешительности, потому что руки оказываются занятыми, а в них нужно взять костыли.