Таул отвел глаза, и Бевлин понял, что сейчас тот скажет неправду.
- В Лэйрстон, на север.
- В тех широтах стоят жестокие холода. - Но Таул не слушал Бевлина, уставившись в огонь. Что видел он там, какие муки? - Таул, - ласково сказал старик, кладя руку ему на плечо, - отправляйся-ка спать. Можешь лечь в моей комнате - там сухо и тепло.
Таул поднял глаза, и Бевлин на краткий миг увидел в них нечто, чему не было имени, и все же знакомое. А рыцарь тут же потупился, словно стыдясь чего-то.
- Устал я, Бевлин. Весь день в седле.
- Пожалуй, и тебе глоточек лакуса не помешает. Ты тоже слишком долго пробыл на юге. - Бевлину очень хотелось помочь Таулу, но старик знал наперед, что всякая помощь будет отвергнута.
- Нет уж, лакус побереги для тех, кому он нужнее. Я не испытываю ничего такого, чего не излечил бы хороший сон. - Таул встал. - Ты проводишь меня, Бевлин?
Мудрец провел рыцаря в свою комнату, откинул одеяло и вынул из постели грелку, положил котомку Таула на сундук. Когда он подошел пожелать Таулу спокойной ночи, рыцарь склонил голову, и Бевлин поцеловал его в лоб.
- Крепкого тебе сна, друг, - сказал старик и вышел.
Глава 28
Он проснулся с привкусом соли на губах, пытаясь удержать мимолетные образы сна. Помнилось море, холодное и суровое, Цветом как свинец. Он сел и испытал разочарование, ощутив под ногами твердую землю. Подойдя к окну, он открыл деревянный ставень. Небо утешило его: оно походило на море. И цветом, и своей неподвластностью человеку. Земля - слабое звено: она позволяет делить себя на части, владеть и пользоваться собой.
Бледная луна понемногу склонялась к закату. Время идти время платить свой долг.
Двигаясь беззвучно, как призрак, он оделся - так нужно было, - обул мягкие кожаные башмаки и застегнул на себе тяжелый пояс.
Хотел взглянуть на себя, но здесь не было зеркала. Беспокойными руками он нащупал то, что хотел, и пальцы сомкнулись на холодном металле, грея его. Теперь он готов. Мысль о скором освобождении ложилась бальзамом на сердце, обещая покой.
Дверь открылась бесшумно - он знал, что так будет. Он вышел и двинулся по спящему дому на тусклый свет угасающего огня.
Человек был там, где он и ожидал, и крепко спал, тихонько похрапывая. Нож теперь согрелся и точно вырос в руке, сам приняв нужное положение. Он подошел ближе, чувствуя трепет предвкушения и боль раскаяния. Он глядел на человека, не боясь, что тот проснется. Человек уже стар и отжил свое.
Он занес нож, и его тень повторила это плавное движение. Еще миг - и нож опустился, пройдя между ребрами прямо в сердце. Человек поднял веки, смятение в его глазах сменилось пониманием - и глаза закрылись.
Он выдернул нож, и темная кровь хлынула наружу. Он снова поднял нож и опустил - еще и еще раз. Кровь оросила его лицо, и он порадовался этой теплой влаге.
Он довершил свое: человек больше не шевелился. Он уплатил свой долг.
Он с большим тщанием вытер свой нож, поплевав на него напоследок. Потом вернулся к себе и разделся. Он постоял нагим в свете луны, принимая благословение ее лучей. Он скользнул в гладкие простыни и уснул сном невинности.
- Нет, Боджер, от дурной болезни есть только одно средство, и состоит оно не в том, чтобы макать пораженные органы в кипяток.
- Мастер Фраллит божится, что только кипяток помогает.
- Не сомневаюсь, что мастеру Фраллиту не мешало бы полечиться, Боджер, но не думаю, чтобы он пытался сварить свои органы. Если б он попробовал это, его бы уже звали тетушкой Фраллит.
- А чем же тогда лечиться, Грифт?
- Мужчина, заболевший дурной болезнью, может излечиться только одним способом: натирая свои органы мочой девственницы каждый день в течение недели.
- Мочой девственницы?
- Да, Боджер. Главная трудность в том, чтобы найти девственницу.
- А я думаю, что добыть у нее мочу будет еще труднее, - с грустной улыбкой заметил Боджер, и оба припали к кружкам, после чего, громко рыгая, привалились к стене.
- Лорд Мейбор и лорд Баралис так и норовят обойти друг дружку, а, Грифт?
- Ты о чем это, Боджер?
- Да о том, что лорд Мейбор толкует с наемником Баралиса, а лорд Баралис - с сыном Мейбора.
- Я бы поостерегся ставить на кого-то из них.
- А я бы поставил на Баралиса, Грифт.
- Пожалуй, ты прав, Боджер. Поставлю и я на Баралиса.
- На днях должно произойти нечто знаменательное, Грифт.
- Почему ты так думаешь, Боджер?
- Утром я шел мимо кладовых, где хранят всякие регалии, слуги вытаскивали оттуда ковры и вытряхивали пыль из знамен.
- Похоже, готовится какая-то церемония, Боджер.
- Будем надеяться, что праздничная, Грифт. Я бы с охотой хлебнул чего-нибудь особой марки.
- Я бы на твоем месте не надеялся, Боджер. Этот старый жмот Виллок может откупорить бочонок разве что по случаю королевской свадьбы.
Баралис проснулся с чувством полного довольства. Вчерашняя аудиенция у королевы прошла великолепно. Она держалась хорошо и не теряла хладнокровия, но не сумела скрыть своего интереса - а когда он вручил ей портрет, сомнений почти не осталось. Портрет Баралис, разумеется, оставил ей - тот убедит королеву лучше, чем он сам.
Но одного портрета недостаточно. Королеву пугают амбиции герцога - они пугают всех на севере. Тем выгоднее ей, однако, свести угрозу на нет, заключив этот союз. Еще важнее то, что королеве нужна власть: для себя, для сына и для его потомков. Союз с Бреном даст ей эту власть и возможность пользоваться ею: королева - женщина честолюбивая, и это укрепит ее положение.
Вчерашний день был поистине плодотворным. Выйдя от королевы, Баралис по счастливой случайности столкнулся с сыном Мейбора, надменным и напыщенным Кедраком. Баралис поздоровался - и Кедрак ответил ему. Это всего лишь начало - пока и этого довольно. Семья - дело тонкое и требует осторожного обращения.
Баралис подогрел себе сбитня и сел с напитком у огня. Порой ему казалось, что теплая чаша в ладонях помогает ему больше, чем само питье. Как бы там ни было, сбитень смягчал его боли, делал их терпимыми. Впервые за много лет Баралису вспомнилась мать - она всегда заваривала ему сбитень, когда он простужался или вообще чем-то хворал, а то и просто потому, что стояла холодная погода. Так она проявляла свою любовь к нему.