— Мы не выбираем свою личность, — ответил он, подмигнув Нику, принеся ему тоже суп. Датторе не стоило делиться с ним едой, так что Ник не жаловался, что его порция была меньше. — Нас выбирают хозяева. У нас нет выбора. Никколо, дай осмотреть этот порез.
Михаэло мокрой тканью чистил порез на скуле Ника, а Ренальдо отодвинул стул от картины, которую осматривал. Он подул на ложку супа. Как Михаэло, он тоже был с короткой бородой, но его волосы были темными, а черты мощными там, где Михаэло был тонким.
— У нас нет выбора? — удивился он. — Разве это защищает нас, когда господин становится вором? Может, это мы прокляты.
— Нет, это все бред, — Михаэло закончил вытирать, подвинул к огню стульчик и устроился на нем с миской. Они делили тепло хижины и общество с Ником почти все вечера с третьей недели, как долг Ника перешел Дрейку. Они пожалели его, живущего до этого в соломе конюшни с конями. Но все же со звоном колокола храма в последний раз в день Ник возвращался в конюшню, чтобы не было проблем. Хотя бы несколько часов в день он ощущал себя почти человеком. — Никто не проклят. Особенно ты, — добавил он для Ника. — Несчастные смерти твоих хозяев связаны с вероятностью.
Ник покачал головой. Он закончил складывать бумагу, и она стала в форме корабля, который мог плавать на воде, пока не промокнет. Еще в раннем детстве он стал складывать бумагу в разные формы. Это занимало руки и разум по вечерам. Больше всего ему нравилось делать корабли.
— О чем ты? — спросил он, опуская миску, чтобы съесть суп.
— Вероятность. Шансы. Как, когда господин играет в карты и делает большие ставки, он думает, что вряд ли его кто-то превзойдет. Это не происходит, потому что вероятность мала.
— Дорогой Михаэло хочет сказать, полагаю, что когда человек живет с преступлениями, то его жизнь опасная и короткая. Когда у него много недоброжелателей, это тоже так, и я отношу нашего господина к этой категории, — сказал он в ответ на цоканье Михаэло. Датторе не говорили об их хозяине никак, кроме «господин», никто из них никогда не звал его Дрейком. — Когда документы попадают только в руки злодеев, не удивительно, что всех их ждет конец, — Ренальдо опустил миску на стол со стуком и посмотрел на картину, которую восстанавливал. Другие артефакты из развалин Портелло лежали в ящиках: вазы, картины, побрякушки и ценные мелочи. Все они ждали, пока Ренальдо починит их, или пока Михаэло скопирует их, чтобы можно было продавать, пока у Дрейка были оригиналы. — Если бы только твое проклятие сработало, — буркнул он.
— Тихо! — Михаэло скрестил указательный и средний пальцы, поцеловал кончики и поднял их к небу, прогоняя неудачу. Но Ник заметил тоску в его глазах. Датторе были с Дрейком годами, и говорили, что они так хорошо работали, что он написал в завещании, что после его смерти их долги будут стерты.
— Каждый раз, когда я теряю хозяина, — сказал Ник, думая о второй постоянной вещи в его жизни, — цена, которую новый хозяин платит за мои документы, добавляется к моему долгу. Если я буду с одним господином годами, а не месяцами, я смогу отработать долг. Но если хозяева будут умирать, я никогда не вырвусь.
— Это печально, — рассмеялся Михаэло.
— Так работает мир, сынок, — вздохнул Ренальдо. — Для тех, у кого ничего нет.
— Сколько было вам, когда вы стали слугами? — спросил Ник. Порез на щеке болел, когда он двигал лицом, так что он старался подавлять эмоции.
— Семнадцать, мой отец умер, и у меня не было денег оплатить его долги, — сказал Ренальдо, словно это было очень давно.
Михаэло склонился.
— Никколо, сынок, не так ведь плохо служить господину? Ты одет, тебя кормят. Ты не на улице, не проводишь ночи под Мостом храма.
Ник знал, что мужчина говорил тепло, но невольно помрачнел.
— Мою еду и одежду добавляют к долгу. Я сплю в конюшне. Мне везет, если я просыпаюсь без навоза мула на мне, — он уставился на Михаэло. — Ты не говорил мне, во сколько ты стал слугой.
Михаэло вздохнул и посмотрел на Ренальдо. Тот просто покачал головой и махнул ему говорить.
— Это было двадцать два года назад, — сказал он так тихо, что Ник едва услышал из-за треска веток в камине. — Я не был таким чувствительным в юности, как сейчас. Но, Никколо, тебе еще повезет. Однажды ты будешь свободным.
— Когда состарюсь, и мне будет все равно, — прорычал Ник, глядя на пол. — Простите. Я знаю, вы оба хотите добра, но если у меня и была удача, она давно кончилась, — он встал. — Я лучше пойду.