— Нет, здесь все по-другому. Хирург никогда не нападал на пары.
— Аккуратно сложенная пижама. Скотч. Нападение во сне.
— Уоррен Хойт выбирал одиноких женщин, жертв, с которыми можно было легко справиться.
— Но посмотрите, как много совпадений! Я вам говорю, это скопированное убийство. Какой-то псих начитался про Хирурга.
Риццоли все смотрела на ночную сорочку, и в памяти всплывали другие спальни, другие сцены убийств. Стояло такое же невыносимо жаркое лето, женщины спали с открытыми окнами, и человек по имени Уоррен Хойт пробирался в их дома. Он приносил с собой свои мрачные фантазии и с помощью скальпеля исполнял кровавые ритуалы, при этом полусонные жертвы видели и чувствовали каждое движение зловещего лезвия. Она смотрела на сорочку, а перед глазами вставало ничем не примечательное лицо Хойта — лицо, которое до сих пор являлось ей в ночных кошмарах.
Но это не его работа. Уоррен Хойт надежно заперт, оттуда не сбежать. Я это знаю, потому что сама упекла его за решетку.
— "Бостон Глоуб" прямо-таки в красках расписал все его подвиги, — сказал Корсак. — Вашему герою удалось даже в «Нью-Йорк Таймс» засветиться. И вот теперь у него появился двойник.
— Нет, ваш киллер делает то, чего никогда не делал Хойт. Он тащит супругов из спальни в другую комнату, усаживает мужчину у стены, а потом перерезает ему горло. Это больше похоже на некий ритуал. И потом ведь остается женщина. Он убивает мужа, но что он делает с женой? — Риццоли запнулась, вспомнив вдруг про осколок фарфора. Разбитая чашка. Тайный смысл, открывшийся ей, пронзил ледяным холодом.
Не говоря ни слова, она вышла из спальни и вернулась в гостиную. Посмотрела на стену, у которой еще недавно сидел доктор Йигер, и принялась изучать брызги крови на деревянном полу.
— Риццоли! — обратился к ней Корсак.
Она повернулась к окнам и сощурилась от яркого солнечного света.
— Здесь слишком светло. И чересчур много стекла. Мы не сможем занавесить стену. Придется вернуться вечером.
— Вы хотите исследовать пятна?
— Да. Нам понадобится ультрафиолетовый свет.
— Но что вы хотите увидеть?
Она опять повернулась к стене.
— Доктор Йигер сидел здесь в момент своей смерти. Убийца выволок его из спальни, притащил сюда, усадил спиной к стене, так, чтобы он мог видеть центр комнаты.
— Допустим.
— Зачем он поместил жертву сюда? К чему все эти сложности, тем более что мужчина был еще жив? Должна быть какая-то причина.
— Какая еще причина?
— Его усадили сюда, чтобы он мог на что-то смотреть. Быть свидетелем происходившего в этой комнате.
По мере того как до Корсака доходил смысл сказанного, на лице его проступал дикий ужас. Он уставился на стену, у которой сидел доктор Йигер, единственный зритель в театре кошмара.
— О боже, — прошептал он. — Миссис Йигер...
2
Риццоли принесла домой пиццу, купленную в гастрономе за углом, извлекла из холодильника древний кочан салата. Ей пришлось долго обдирать бурые листья, чтобы добраться до съедобной сердцевины. Салат получился бледный и неаппетитный, и ела она его без удовольствия. Впрочем, на удовольствия у нее не было времени; ей просто нужно было подкрепиться на предстоящую ночь — ночь, которой она ждала тоже без удовольствия.
Проглотив несколько кусков пиццы, она отставила тарелку и уставилась на кроваво-красные разводы томатного соуса. «Ночные кошмары не отпускают тебя, — думала она. — Ты считаешь себя сильной, невозмутимой, тебе кажется, что ты можешь жить с этим. Ты даже научилась играть свою роль. Но эти лица, они остаются с тобой. Глаза мертвых... от них не спрятаться».
Неужели теперь к ним добавилась и Гейл Йигер?
Она посмотрела на свои ладони, где, словно следы от распятия, красовались шрамы. В сырую и холодную погоду руки начинали ныть, напоминая о том, что с ней сделал Уоррен Хойт год назад. В тот день, когда он кромсал ее своим смертоносным лезвием, она мысленно прощалась с жизнью. Старые раны и сейчас болели, но она знала, что это не от погоды. Виной тому было увиденное сегодня в Ньютоне: аккуратно сложенная ночная сорочка, брызги крови на стене... Джейн ходила по комнате, воздух которой был пропитан ужасом, и ощущала незримое присутствие Уоррена Хойта.
Это невозможно. Хойт находится в тюрьме, где ему и место. И все равно она дрожала, вспоминая дом в Ньютоне, пробудивший в ней давно забытый страх.
Ей очень хотелось позвонить Томасу Муру, с которым они вместе работали по делу Хойта. Он не хуже нее знал, как цепко держит в своих тисках страх, насаждаемый Уорреном Хойтом. Но с тех пор как Мур женился, их пути разошлись. Казалось, обретенное им счастье сделало их чужими. Счастливые люди живут в своем обособленном мирке; они как будто дышат другим воздухом, подчиняются иным законам гравитации. Возможно, Мур и не догадывался о том, что в их отношениях произошли перемены, но Риццоли чувствовала это и остро переживала потерю друга, хотя и корила себя за то, что завидует чужому счастью. Ей было стыдно и за чувство ревности, которое она испытывала к женщине, завладевшей сердцем Мура. На днях она получила открытку из Лондона, где Томас и Кэтрин проводили отпуск. Всего несколько слов, нацарапанных на обороте сувенирной открытки с видом музея Скотланд-Ярда, — лишнее напоминание Риццоли о том, что у молодых все хорошо. Вспоминая сейчас эту открытку, Риццоли понимала, что не вправе тревожить коллегу; и еще ей очень не хотелось, чтобы тень Уоррена Хойта вновь нависла над ними.