Их было двое. Нельзя сказать, что они были большими друзьями, но во всем, что касалось его, они всегда были вместе. Они всегда вдвоем издевались над ним — приставали, пугали, угрожали, с улыбкой отмечая следы страха и испуга на его лице, вкрадчиво шептали и, улыбаясь, показывали кулаки. Именно они избили его в тот день так, что прохожие на улице оборачивались на него, когда он брел домой из школы.
Так его никогда не били в жизни, он даже не знал, что существует такая боль. Уже когда он вошел домой и посмотрел в зеркало, он увидел, что левая сторона его лица представляла из себя калейдоскопичную мешанину цветов, полную гамму от черно-фиолетового до ярко-синего.
Эта гамма, видоизменяясь в сторону желтого и желто-зеленого, радовала взгляды его одноклассников еще полторы недели. Потом его избили опять. Теперь мучители стали изобретательней, их моральный прессинг стал намного сильней и изощренней, и к концу уроков, когда он уже знал, что сейчас его поведут бить, он еле передвигал ногами.
Он просто боялся, ужасно боялся. Внутри разворачивался какой-то скользкий липкий червяк, и ему приходилось поминутно сглатывать слюну, фактически он лишался сил намного раньше того, как его начинали бить. Его больше не били так сильно, но боль уже мало что значила по сравнению с тем унижением и стыдом, которые он испытывал.
Сначала над ним смеялись, на него показывали пальцами, а девчонки хихикали, сбившись в кучку, а он каждое утро молча заходил в класс и садился на свою первую парту около окна. Каждый день он будто в очередной раз поднимался на эшафот.
Трудно сказать, откуда он взял силы что-то изменить. Да, безусловно, прочтение книги про Павку Корчагина и то, «как закалялась сталь» оказало на него очень сильное влияние. В своих мечтах он закрывал глаза и представлял, как от его ответного удара обидчики валятся с ног — и одновременно где-то на периферии сознания понимал, что ничего такого конечно же не произойдет. Нужно было взглянуть правде в лицо, он не то что не умел драться, а даже не мог толком дать сдачи.
Но вместе с тем моральное удовлетворение, которое он испытал, ударив кулаком в челюсть одного из своих мучителей, и удивленное выражение, мелькнувшее на секунду в его глазах, было настолько сильным, что он понял — отныне и впредь он всегда станет отвечать ударом на удар. Хотя и ударами это толком нельзя было назвать.
Он не знал, что именно он делал неправильно, но ему некого было спросить. Но он все-таки бил, борясь с липким чувством страха и безысходности, порой с тоской осознавая, что если бы он безропотно сносил побои, то и его били бы не так сильно.
Он отлепил лоб от прохладного стекла и задумался, делать было абсолютно нечего. Летние каникулы наступили неделю назад. Позавчера его приятель Славик отпраздновал день рождения, совпадающий с днем пограничника, они съели торт, выслушивая дежурные шутки Славикова деда о том, что «скоро, внук, пойдешь служить на границу» и он смущенно отдал свой подарок — склеенную и раскрашенную модель пластмассового самолета, любовно собиравшуюся им почти две недели из набора, привезенного отцом из Москвы. Папа рассказал, что с трудом нашел ее и купил в «Детском мире».
Он не знал, что такое «Детский мир», но иногда мечтал о том, что однажды окажется там и сможет купить себе все модели самолетов производства ГДР, и их будет столько, что он сможет клеить их целый год, не выходя из комнаты и не думая о том, чем заняться вечером.
Дома всегда было много книг. Он прочел их все еще к пятому классу, даже те, которые мама прятала от него. Многие по два или три раза. Он прочел все книги, обозначенные в школьном учебнике в качестве чтения на это лето еще два года назад. Он читал запоем, много и быстро, и однажды его даже заставили рассказывать краткое содержание прочитанного, когда он за три часа пребывания в читальном зале Детской библиотеки взял четвертую по счету книгу. И он, краснея и слегка заикаясь, пересказал содержание удивленной библиотекарше.
Славик уехал за город на все лето, и он знал, что наступившие каникулы будут опять пустыми и бессмысленными. Так было всегда. Он криво улыбнулся, услышав как во дворе кого-то зовут с балкона — «домой!», и подумал о том, что его самого никогда не загоняли с улицы таким способом. Наоборот, ему приходилось выкручиваться и придумывать очередную нелепую причину того, почему он не хочет сходить погулять во двор.
Все было плохо и нескладно в его жизни. А сейчас то, что ему вдобавок ко всему было 13 лет, делало ее еще более неудачной.