Николай Хрипков
Ученик
1
Не буди лиха, пока оно тихо… И дернуло этого сержанта за язык! Так хорошо, спокойно проходило дежурство. Посидели, поболтали за жизнь, потом перекусили, остограммились, само собой. Уселись смотреть дивидюшник. Там голливудский мордобой, стрельба, крутые тачки. Всё как обычно. И тут сержант потягивается, зевает громогласно и бухтит: «Скукота! Хоть бы что-нибудь произошло!» Скворцов еще строго взглянул на него: дурак, он и в Африке дурак. И накаркал на свою голову. Не прошло и пятнадцати минут — звонок: на Корабельной убийство. Скворцов показал сержанту Дугину кулак. Дугин затушил окурок в горшке с кактусом.
— А я чо? Я ни чо! Не я же убивал! Чего вы на меня-то все окрысились? Ну, развеемся немного!
И еще хэкает, дубина! И что за дурацкая мода тушить охнарики в горшке с кактусом?
В «уазик» садились с мрачной молчаливостью. Водитель, раздирая рот зевотой, пробормотал не очень внятно:
— Совсем оборзели! Поспать не дадут в ночную смену! Ну, что за народ пошел! Никакого сочувствия!
Когда поднялись на третий этаж, на двери, обитой дорогой импортной кожей, Скворцов прочитал «Доктор философии Чесноков П.И.» А он всю жизнь, что доктора только лечат.
— Это какие же болезни он лечит? — спросил сержант. — Философские что ли? Когда шарики за ролики заходят?
— Слушай, Дугин! Ты когда-нибудь в школе учился? А бычки тоже в горшках тушил? Уже с первого класса, наверно.
Скворцов не торопился заходить в квартиру. Еще надоест до омерзения. По ночам будет сниться.
— Был такой мрачный период в моей жизни.
— Оно и чувствуется. Написать в протоколе слово «еще» с пятью ошибками. Ладно! За мной!
В коридоре их встретил участковый. Он и звонил в отделение. А ему об убийстве позвонили.
— Кто звонил?
— Не назвался. И трубку быстро положил. Сказал, что на Корабельной, дом пятнадцать, квартира сорок восемь убийство.
— И что еще?
— И всё! И трубку положил. Звонил мужчина. Скорее всего молодой.
— Ну, показывай своё хозяйство.
С порога гостиной, как пишется в детективах, открылось жуткое зрелище.
В кресле, откинув седую голову направо, труп пожилого человека. Возле кресла почти черная лужа крови. Потом уже Скворцов увидел рукоятку ножа. Прямо в сердце.
— Ничего не трогали? — спросил участкового.
— Ну, что вы, товарищ лейтенант? Не первый же раз замужем.
— Давай, Вася, действуй!
Кивнул эксперту.
— А вы…
Это Дугину и Тополевскому.
— Пройдите по соседям. Кто-нибудь чего-нибудь, может, слышал, видел, знает. Кто ходил к убитому, образ жизни его. Ну, и всё прочее…Не мне вас учить!
— Так спят же люди, товарищ лейтенант.
— Выполнять, Дугин!
Вася еще работал, когда прибыла «скорая помощь». Пришлось подождать ребятам.
— В общем так, Семен Иванович. Значит, получается следующая картина маслом.
Вася стянул перчатки. Убрал их в карман.
— Смерть наступила часа три назад от удара ножом в сердце. Хотя вскрытие покажет точно.
— Отпечатки?
— Стер. Видно, матерый.
— А на бутылке, бокалах, посуде?
— Имеются…Тут вот что, Семен Иванович. Посмотри на лицо убитого!
— Ну!
— Какой-то странный синюшный цвет. Как будто его сутки назад закололи. И это… на шее красные пятна.
— А это что?
— Не знаю. Может быть, душили. В общем, только после вскрытия картина, может быть, как-то прояснится.
Пока они разговаривали, прибыли еще помощники. Труп унесли. Позвали понятых и начали обыск.
— Товарищ лейтенант! Тут сосед!
Это вернулся Дугин. Рядом с ним стоял пожилой мужчина с седым венчиком вокруг лысины. С вполне интеллигентным лицом.
— Я из пятьдесят первой квартиры. Березкин Николай Степанович. Ныне пенсионер.
— Хорошо знали соседа?
— Ну, не так, чтобы… Закадычными друзьями не были, но захаживали друг к другу. Знаете, по-соседски. Там, соль, спички, шкафчик помочь прибить. Я у него книжки брал. Библиотека у него замечательная. В кабинет-то заглядывали?
— А как же? Даже не верится, что кто-то это может прочитать.
— Да. Петр Ильич читал много. У него там какая-то метода… Как-то он мне рассказывал…
— А что это вообще за человек?
— О! это великий человек.
— В смысле, ученый?
— Во всех смыслах… во всех смыслах, молодой человек.
— У него там книги на иностранных языках. Он их читал?
— А как же! Он почетный член многих иностранных академий.
— И часто бывал за границей.
— Не скажу, чтобы часто… По роду своей профессии…хотя профессии — это не верно. Это его призвание. Так вот, по роду своего призвания он нуждался в уединении, тишине. Он скорее был домоседом.