– Пойду я, – мужик в бараньем кожухе встал. – Мне… – он не договорил и, тряхнув головой, ушел.
Хозяин харчевни заморгал воспаленными глазами. Узкий лоб прорезали морщины. Он собрался что-то сказать, но двое мужиков, вместе с Урсом остававшиеся за столом, подались к святому отцу.
– Верно кажете, – тихо сказал один. – Пора их всех хорошенько в зад пнуть.
Второй посетитель – здоровенный парень с медной серьгой в ухе, покосившись на ученика ювелира, заявил, что чужакам в Уррене не место. Гнать их поганой метлой, а то совсем житья не стало. Куда ни ткнешься – всюду императорские людишки. Последний грош – и тот отобрать норовят. Где чуть звякнет, сразу туда кидаются. Всей стаей. Как псы голодные.
– Довели людишек, – вздохнул второй мужик. – Нам вареный горох похлебать в радость, а мастеровщина в городе мясо через день за обе щеки трескает.
Он рассержено отпихнул от себя пустую миску. Нахмурившись, хозяин харчевни тяжело посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Да что там цеховые, – проворчал парень с серьгой. – Я с ребятами в прошлом годе на новой ярмарке торговые лавки ставил. Насмотрелся на приезжих купцов. Из самого Годштадта были. Такую торговлю вели, что к вечеру кошели от серебра завязать не могли. А жрали-пили-то как! Чуть животы не трескались, без памяти под столами валялись. Девок кажную ночь к себе водили…
– Мне знакомый сказывал, – загнусавил хозяин харчевни, – ихний купец, где не торгует, один налог платит. В императорскую казну. А нашему с кажного гроша три части отдать надо. Князю, городу и императорскому мытарю. С таких доходов не шибко-то и разбогатеешь.
Быстро орудуя ложкой, монах водил по сидящим за столом острым взглядом и согласно кивал.
– А говорят-то они как, – парень с серьгой скорчил презрительную гримасу. – Лопочут непонятно. Все слова наши перекривят, а потом на тебя же вылупятся и "дураком" обзовут, если переспросишь.
– За людей нас не считают, – поддакнул второй мужик. – Не дай боже, попасться в лапы стражнику из пришлых! Шо ты, – он закатил глаза. – Так обдерет, што уж лучче в тюрьму или под кнут идти.
Сыто рыгнув, святой отец отложил ложку. Взялся за пиво. Сделав несколько глотков, он отер влажные губы тыльной стороной ладони и назидательно произнес: – Не зря в народе говорят: "Какой хозяин, такие слуги". Вот император Карл не отцом родным своим подданным был, а злым отчимом. Даже вдов и сирот обижал. И слуг себе подобрал таких же. Сущих злодеев. Где ни хожу, все от императорских стонут.
Хозяин корчмы уныло пробормотал:
– Што поделать. Власть императорская – она от Бога.
– Уррену от Господа испокон веков свой хозяин поставлен, – монах нахмурился. – На земле наш владыка – курфюрст Леопольд.
Чернорясый остановился, словно ожидая от собеседников возражений, но те молчали.
– Император Карл, – продолжил святой отец, – не просто так долго перед смертью хворал. За грехи его тяжкие, колдовство богомерзкое и угнетения, что подданным чинил, послал ему Бог наказание. И душу его к себе не принял – отдал самому Диаволу на расправу.
– Грят, у него в брюхе черви завелись, – быстро сказал второй мужик. – Еще када живой был, все нутро они ему выели.
Монах согласно кивнул.
– Правду говоришь, – подтвердил он. – Нашему отцу-настоятелю знакомый придворный в письме рассказал, что перед смертью смердел Карл, будто отхожее место.
Наморщив длинный нос, Кнут с отвращением покрутил головой.
– Мерзко жил и мерзко помер, – берясь за кружку, закончил он. – И новый император… Им, сказывают, племянник старого будет. А он всем в дядюшку пошел. Не станет под ним добрым людям житья. Совсем не станет.
Урс торопливо вытер мякишем донышко своего горшка и отправил хлеб в рот. Нужно было уходить, но то, о чем через мгновение начал рассказывать чернорясый, заставило его остаться. Кнут заговорил о Мевеле. Дескать, побывал он в славном городе на прошлой неделе…
Жил да был в Мевеле золотых дел мастер по имени Петер. Человек работящий, зажиточный, Господу и властям послушный. Жил-поживал, добра наживал, Богу молился, и все у него было хорошо. Пока не женился. Замуж взял девку красивую, но родом не из Мевеля, а со стороны, из семьи "пришлых голодранцев". Говорили ему родные и знакомые, что не стоит коренному мевельцу брать в жены чужую, говорили…
– Да только сами, небось, знаете, – монах обвел слушателей насмешливым взглядом, – что все грехи от баб. Через них сам Диавол действует, нашего брата искушает, с пути истинного сбивает.
Вот Петер вместо того, чтобы к советам умных людей прислушаться, уперся, как баран, и женился на чужачке. Ему, кто эту девку знал, говорили: опомнись парень, не пара она тебе. Красавица, да не чиста умом и телом, как все пришлые. Посватайся лучше к своим, из городских – любая за тебя пойдет. Да где там! И слушать не хотел, ничего кроме нее не видел, будто опоили человека…
– Может, вправду, каким зельем опоили? – перебил парень с серьгой. – У нас тут…
– Подожди, – остановил его хозяин корчмы, – пусть святой отец доскажет.
– Да, да, – поддержал второй мужик. – Интересно же.
Родители первыми отступились, потому как единственный сын, привыкли с детства баловать. Сказали: делай Петер, как знаешь, не станем тебе больше указывать. Лишь бы ты, сынок, счастлив был. В общем, никого он не послушал и в конце концов все сделал по своему. Девка-то больно красивая была. Не то, что бюргеру – рыцарю отвести под венец не стыдно.
– Но забыл Петер, – чернорясый покачал указательным пальцем, – что не в женских прелестях счастье. Груди белые, щеки красные, бедра пухлые – все суета и тлен. Главное – вера в Бога и жизнь праведная. Ибо рек Господь: "Не гонись за счастьем земным".
Женился наш мастер, сыграл богатую свадьбу, и появилась у него в доме хозяйка. Была она девка хитрая, не даром из пришлых голодранцев. Тех папаши да мамаши ловчить, хитрить, изворачиваться сызмальства приучают. Чужакам соврать – что нам глоток воды сделать…
Отец Кнут приложился было к кружке с пивом, но оказалось, что она опустела. Не успел он взглянуть на хозяина харчевни, как тот сам предложил еще налить. А парень с серьгой и его приятель тоже себе заказали. Перед тем, как отойти от стола, хозяин посмотрел на Урса:
– А ты? Давай, говори. Чтобы я потом опять не бегал.
Паренек отрицательно мотнул опущенной головой – щеки Урса горели, губы дрожали от гнева:
– У меня еще есть.
– Только вы, святой отец, – хозяин повернулся к монаху, – без меня дальше не сказывайте. Я быстро.
– Хорошо, – Кнут кивнул. – История сия весьма поучительна. Жаль, что людей так мало. Ее бы каждому послушать не мешало. А то люди о Боге забывать стали.
– Вы тут до вечера оставайтесь, – предложил парень с серьгой. – Днем-то все при деле, кусок хлеба для себя и детишек зарабатывают. А как стемнеет – сюда, в "Белку" – много народу придет. Людишки любят здесь посидеть. Вот бы и рассказали всем.
– Про Мевель, – поддержал товарищ, – да о чудесных и страшных знамениях, кои вашему настоятелю привиделись. У нас имперских людишек не любят. Да только боятся.
– Ничего, скоро все переменится, – успокоил монах. – Не зря отец Андреус пророческие картины видел. Переполнилась чаша божьего терпения, прольется гнев на головы нечестивцев. Я посижу здесь до вечера, путь свой продолжу завтра. Переночую – на ночлег меня братья к себе примут, тут обитель неподалеку – и в путь! Мощам святых Августа и Густава поклониться.
Вернулся хозяин, и, промочив горло, отец Кнут возобновил рассказ:
– Женка ювелира не дура была, и, пока свекр со свекрухой жили, нутро свое змеиное не показывала. Тише воды, ниже травы ходила, себя блюла. В церковь с мужем по три раза в день хаживала. Через год забрюхатила…
Первый младенец года не прожил – помер, второй до двух дотянул и от горячки сгорел. Может, оно и к лучшему было, что детишки в невинном возрасте, не согрешив, представились. К себе их Господь забрал несмотря на родительницу. Ювелир после смерти детишек тосковать начал, еще больше к жене присох – не оторвать было. Друзей-товарищей, родителей оставил, все с ней день-деньской сидел… Вскоре, один за другим представились его папаша с мамашей. Схоронил он их, жена волю почувствовала и стала вести себя, как ей хочется. Дом забросила, в церковь ходила через день, деньги из мужа начала тянуть. Зачастили в дом к мастеру Петеру ее родичи. То один, то другой приедет. Переночуют, денег выпросят, по трактирам городским пропьют и к себе. И так круглый год напролет. Только ювелир что-то заработает, как его женка на себя потратит или родичам своим отдаст. Дескать, родным помогать надо – бедные они, да и Господь велел.