– Дьявол меня побери! Канцлер! Что там, он жив?
Фринге кивает:
– Да. Пикинеры не дают толпе подойти. Если конные ударят сзади…
– Капитан, – перебивает герцог, – собирайте ваших людей. Мы возвращаемся, чтобы спасти канцлера и остальных. Немедленно!
Окно разбито, и по комнате гуляет ветерок. Тянет гарью: в конце улицы горит дом. У одной из стен стоит широкая двуспальная кровать. Высокие резные столбики поддерживают над ней балдахин из зеленого шелка. Внезапно, ощутив как он устал, герцог скидывает плащ и, подойдя, буквально падает ничком – в мягкие, пышные перины. Зарывается лицом в украшенные кружевами подушки.
Конечно, супружескому ложу старшины лонвардской общины далеко до кровати в спальне замка фон Цутхов, но лежать – хорошо. Гарольд даже закрывает глаза. Если бы не пугающий запах дыма, доносящиеся снаружи крики. И возбужденные голоса свитских – голоса людей, только что избежавших смертельной опасности. Следом за герцогом они вваливаются в спальню, но меньше всего его светлости сейчас хочется их общества.
Гарольд поворачивает голову. Видит, как в дверь, раздвигая стоящих на пути, лязгая железом доспехов, входит Ленберг. Требует от забившегося в уголок хозяина дома вина. Тот, пожилой и толстый, испуганный человечек, поспешно уходит.
Герцог подзывает к себе капитана. Громко говорит:
– Скажи всем, чтобы оставили нас одних.
На лице тестя, устроившегося по соседству в кресле, оскорбленная мина. Ведь он только что собирался обсудить с мужем дочери сложившееся положение. А вот и канцлер, пыхтя от подъема по лестнице, появляется на пороге. Но капитану плевать, и он рявкает:
– Слышали?! Уходите, его светлость нуждается в отдыхе!
"Залп" барона приходится прямо в лицо графа Тешена, перед котором расступились остальные дворяне. Президент Тайного совета краснеет, словно рак в кипятке. Открывает рот:
– Вы с ума сошли…
Дрожащий от оскорбления, резкий голос старого болвана, из-за которого пришлось рисковать жизнью, просто невыносим. В голове молодого герцога как будто рушится невидимая стена. Кровь бьет в затылок. Пульсирует в висках. Неожиданно Гарольд соскакивает с кровати:
– Все вон!
Зацепившись шпорой за перину, едва не упав, он опирается на железное плечо барона. Выпрямившись, орет на собравшихся в комнате так, что не слышит самого себя. В голове мутится от гнева. Глаза застилает красный туман:
– … прикажу вышвырнуть за ворота!
Наконец, тяжело дыша, его светлость замолкает. Взгляд проясняется. Гарольд видит, что кроме него и капитана в спальне никого не осталось. Барон хмур, но спокоен. Как ни в чем не бывало, протягивает кубок с вином.
– Благодарю, – хрипло говорит герцог, жадно пьет.
Потом снова валится на постель. Припадок гнева, самый бурный из всех, что случались с ним за жизнь, лишает его сил. Тесть и канцлер не простят унижения, но плевать. Только бы выбраться из ловушки, в которой оказались…
Неожиданно перед глазами всплывает недавнее: восторг на лицах хозяина дома – мастера Гози, его семейства, их соседей. Радость, с которой они встретили появление рыцарей. Своих спасителей от погромщиков. И пришедшие на смену гримасы, когда стало понятно, что люди в доспехах, с оружием и гербами… Люди, среди которых сам будущий император, – всего лишь затравленные звери. Такого "Восторга" и "Разочарования" не смог бы изобразить ни один лицедей. Не удержавшись, Гарольд нервно хихикнул.
– Еще вина, ваша светлость? – тревожно спрашивает барон.
– Нет. Лучше расскажи, что там…
Нарочито спокойно, сдерживая голос, капитан коротко обрисовывает положение. Хозяйство мастера Гози – негоцианта и старшины лонвардской общины – настоящее поместье в миниатюре. Дом в три этажа, лавки, каменный склад, конюшня… Все это обнесено стеной высотой футов в двадцать. И в добрый локоть толщиной. Сейчас, днем, оставшимся в живых арбалетчикам и пикинерам вкупе с лонвардцами удается следить, чтобы никто через нее не перебрался. Впрочем, пока вроде бы не пытались. Зачем рисковать жизнью, когда рядом полно незащищенных, набитых добром домов?
– Сколько у нас людей? – интересуется герцог.
– Около двухсот. Вместе с ранеными, слугами и лонвардцами. Но те и палку в руках держат с трудом. А их чуть ли не половина.
Дергая уголком рта, фон Цутх смотрит на барона. Начинает раздраженно спрашивать:
– Ну и где помощь? Где друзья, дьявол их побери, со своими стрелками? Где эта чертова стража и городское ополчение? Где, в конце концов, мои поданные – их в Цатльском квартале около тысячи!
Вопросы риторические. Ленберг, глядя на грудь сюзерена, где вспыхивает огоньками драгоценных камней цепь, молчит. Снова чувствуя, как нарастает, подкатывает волна гнева, Гарольд выплескивает ее в бессмысленных выкриках:
– Или никто в Годштадте не знает, что на нас напали? Что?! Посланнику и остальным не пришло в голову оторвать задницы, выяснить, почему мы не вернулись? Что все это значит, будь они трижды прокляты?!
– Мятеж, – опуская глаза, говорит капитан. – Сегодня ночью чернь из Веселых кварталов перебралась через Троицу. Я предупреждал…
– Лучше молчи, – обрывает герцог и, сделав над собой усилие, тоже умолкает. Ложится на спину. Закрывает глаза. Да, кое-кто просил его не ездить в Рейхстаг, ни вчера, ни сегодня. Дождаться сначала возвращения в столицу имперского канцлера. Да, Ленберг предлагал отказаться от приглашения маркиза, ехать прямо к своим. Но на все имелись причины. Должно было состояться заседание, а канцлер и архиепископ уши прожужжали, что нельзя больше тянуть. Раз граф Рунхофен не в состоянии вернуться, нужно браться за дело самим. Собирать депутатов, всех, кто за него. Добиться, чтобы наконец-то назначили день избрания императора.
И действительно, никто не сидел без дела. Писались письма, рассылались гонцы. Канцлер, тесть, граф Анша вчера разъезжали по городу, обедали в домах союзников. Обсуждали будущее заседание. Даже ночевка у маркиза Бэссе – не просто так: ужин с некоторыми из сторонников. Да вот только где они все сейчас?
– Это заговор, – снова не выдерживает Гарольд. – Проклятый Рунхофен. Недаром он сбежал из города… Я понимаю, смерть сына, но Империя! Не приехать на заседание Рейхстага, когда должен был обсуждаться вопрос о дне моих выборов!
Барон молча, энергично кивает, отчего борода, согласно обычаю цатльских рыцарей заплетенная в косички, елозит по ринграфу. Он далек от политики, его дело – меч. Но то, что избрание императора неожиданно застряло, как телега в грязи, а возница удрал, понятно и ему.
– Целых два года меня уверяют, – продолжает выплескивать раздражение герцог, – что я – единственный претендент на трон. Покойный Карл при всех называет наследником, имперский канцлер обещает три четверти голосов, а когда доходит до дела… – задохнувшись от гнева, Гарольд кашляет. Прочистив горло, хрипит:
– Я сижу в ложе, жду приезда графа, а чертов Шотвальд, Турш и депутат из Дамбурга вдруг требуют отстранения Рунхофена. Хотят создать комиссию, расследовать какие-то незаконные аресты, захваты судов… Потом встает старый предатель Друа и объявляет о втором кандидате – курфюрсте Уррена. А Рунхофен вместо того, чтобы прибыть в Рейхстаг и навести порядок, сворачивает на полдороге – отправляется за телом убитого сына! Затем вообще сбегает из города, послав Хагена резать голытьбу…
– А сегодня уже режут глотки нам, – не выдержав, перебивает барон. – Простите, ваша светлость, но…
На герцога снова наваливается усталость. Главное – выбраться отсюда живым, думает он, а потом… Потом каждый получит то, что заслужил. Все без исключения. И если это заговор, они зря надеются вырвать у него императорскую корону. Ни курфюрст Леопольд, ни кто-либо другой ее не получат.
– Продолжай, – разрешает он капитану. – Что ты хотел сказать?
– Как только стемнеет, – мрачнеет тот, – будет штурм. Это не просто разбойничьи шайки. Я видел, в конце улицы стоит целый отряд. Все в одинаковых плащах, с пиками. Дома не грабят. Стоят, ждут ночи.
– Наши "друзья", – щерится герцог. – Сколько их?