- Хватай...- сказал Иван. - Тащи... - прохрипел он.
Дотянуться до туловища повешенного не было никакой возможности. Они ухватили за кабель и стали подтягивать бездыханное тело наверх. Петля, вероятно, еще более затянулась на горле слесаря, но другого выхода они не видели.
- Если шейные позвонки хрустнули - то конец, - сказал Етишкин.
Подтянув, они ухватили Петруху подмышки. Вытянули, перебросили тело через полуметровый парапет. Иван первым делом ослабил удавку на шее Петрухи - это был не толстый рабочий кабель, на котором и узла не завязать, а тонкий и гибкий, нулевой, который тоже плохо годился для самоповешенья. Ибо, если и можно было из него наделать петель, то затянуть - вряд ли. Впрочем, никакой петли и не было, просто кабель дважды захлестнул шею, причем последующий виток перекрывал предыдущий так, что свободный конец оказался меж витками зажат.
Они оттащили Петруху подальше от края крыши и уложили на спину.
- Надо в рот заглянуть, - сказал Етишкин. - Если язык запал, то конец.
Иван попытался открыть слесарю рот, открыл, хотя и считал, что у повешенных язык не западает, а наоборот, высовывается и наружу торчит, свешиваясь на плечо. Язык был на месте, не посинел, не распух, во рту даже скопилась слюна, как будто повешенному бутерброд с килькой приснился, и Иван перевернул голову несколько набок, чтобы покойный не захлебнулся, не подавился слюной, в случае, если этот Лазарь очнется. Попутно он пытался сообразить, какую заметил в этом рту несуразность.
- Что там? - не давал сосредоточиться на несуразности сварщик Етишкин.
- Язык на месте, - сказал Иван, захлопывая со стуком зубов о зубы... о зубы... зубов... наставников рот.
- Если испугаться успел, то конец, - ныл и гнул своё сварщик Етишкин. - Если же не успел... - Он не договорил. - Может искусственное дыхание ему проделать?
Никакое дыхание уже не поможет, подумал Иван. Шея, наверное, сломана. Сонная артерия долгое время пережата была. Мозг за это время умер уже без притока крови. Да и дыхания не было столько времени. А сколько - времени?
- Надо сердце послушать, - сказал Етишкин. Он нагнулся и приник ухом к груди слесаря. - Бьется, блин!
- Показалось, - был уверен Иван.
Сварщик еще теснее приник к неширокой груди Петрухи и поднял руку, словно требуя абсолютнейшей тишины. И одновременно этот жест, как позднее клялся Иван, послужил сигналом покойному. Ноги его дернулись, вдоль тела пробежала дрожь, и он столь резко перевел туловище в положение сидя, что чуть голову не свернул Етишкину, который, занятый прослушиванием грудной клетки, симптомов оживление Лазаря не замечал.
- Т... ты чего? - вскричал он, откатываясь от Петрухи. - Зд... Сдурел?
- Поднимаюсь я наверх, - рассказывал позднее взахлеб сварщик Етишкин, - и сразу закуриваю. Иду к рабочему месту, достаю зажигалку, чтобы прикурить на ходу, а глазами в огонь смотрю, чтоб не задуло. Вдруг, что-то за ногу меня хвать. Оно хвать, а я глядь - а это кабель натянутый, и один конец за бордюр уходит. Кто бы, думаю, его мог с того конца натянуть? До земли метров сорок, значит - что-то висит. Или кто. Только подумал про кто, как похолодел. Сразу Валька-фасовщица на ум пришла. Надо бы подойти к парапету, перегнуться да посмотреть, а не могу. Ноги не слушаются. Особенно левая. Я ею шаг - вперед, она мне два - назад. Так минут пятнадцать мы с ней, с моей левой ногой перетаптывались. Наконец догадался опуститься на четвереньки, пополз. Дополз, голову через парапет перебросил, гляжу - Петруха висит. И не просто висит, а не шевелится. Кабель горло перехлестнул. Если б кабель рабочий был, то ничего б и не вышло, рабочий толстый и не такой гибкий, как нулевой. А из массы хоть петли вяжи. Хоть собак в этих петлях вешай. Собаки, они разные. Есть собака цепная, а есть к хозяину любовью привязана. Априорный природный инстинкт в них...
Далее он переходил на собак и надолго на этой теме задерживался. Увлекался собаками и совершенно забывал, с чего начал. Любитель он был. Держал в своем частном доме двух породистых сук и был собачий заводчик. Жена ругалась. Жаловалась участковому.
- Как же тебя захлестнуло? - расспрашивали Петруху рабочие.
- Да не помню я, - хмуро отмахивался тот. - Начисто память отшибло, пока висел. Хотел спустить конец вниз, чтобы железо наверх подать. А он зацепился за вентилятор. Я его перекинул через плечо, всем телом навалился и дернул. Он отцепился, и я вместе с ним - вниз. А как шею мне им захлестнуло - до сих пор не соображу. Гляжу, Ванька вышел, жесть из кладовки тащит. А я висю. И главное, помню, что сказать ему надо, чтоб не тащил наверх, все равно в люк не пролезет, мол, я сейчас кабель спущу, пусть за конец прицепит. А сам висю. А как сказать, когда горло перехватило. А потом почернело в глазах и... И висю...- Он делал руками жест недоумения и умолкал.