Последнее время Виктор регулярно — ну почти регулярно — ходил в качалку. Заинтересовало железо. Наверно, все-таки сказались пережитые приключения, в ходе которых не раз приходилось наблюдать мощные торсы своих тайных и явных оппонентов. И хотя порой приходилось тех оппонентов отправлять к праотцам, несмотря на их торсы, но все ж таки… В общем, захотелось помимо внедорожника, магазина, относительного финансового благополучия и дара-проклятия в состоянии полной отключки убивать людей изощренными способами, чтобы, скажем, второго августа[6] не стыдно было за рулем своего «тачила» проехаться в одной дембельской тельняшке.
…«Зал» был полуподвалом. Сыроватым, наскоро обшитым кем-то где-то украденной вагонкой, которая местами уже начала плесневеть. Под низким потолком лениво шевелил лопастями громадный вентилятор, мешая тонкую струйку свежего воздуха, сочащуюся из крохотного окошка с горячим углекислым газом, выброшенным из человеческих легких в процессе самоотверженного труда их хозяев.
На деревянном дощатом полу в беспорядке валялись грифы от штанг, блины, замки, все в пятнах коррозии и только в местах постоянного контакта с человеческими ладонями отшлифованные до естественного металлического блеска. По всей площади зала были расставлены несколько скамеек и тренажеров, сваренных из металлического профиля грубо, но надежно. У человека непосвященного, но образованного эти конструкции могли вызвать ассоциации с гильотинами и древними пыточными машинами, выкопанными из подвалов средневековых замков и установленными в подвал современного жилого дома для услады местных мазохистов.
Мазохистов в зале было немного, человек пять. Видимо, отсутствие комфорта и кондиционированного воздуха им нисколько не мешало. Люди, шумно выдыхая, толкали штанги, тягали жуткие с виду гантели и трудились в пыточных машинах, судя по искаженным лицам, страдая неимоверно. Руководил процессом седовласый Геракл, бугрящийся кошмарной, но на удивление пропорциональной мускулатурой. На лицо Гераклу можно было дать лет пятьдесят пять — шестьдесят, но фигуре позавидовал бы любой двадцатилетний подросток.
— Здорóво, Степаныч, — поприветствовал Виктор Геракла, войдя в зал.
— И тебе не кашлять, — бросил Геракл с явно негреческим отчеством Степаныч. — Опаздываешь.
— На работе задержался, — повинился Виктор.
— Еще раз задержишься — из зала вылетишь, — нелюбезно парировал Степаныч. — Быстро переодевайся — и работать.
Виктор повиновался. Гавкаться с хамоватым Гераклом резону не было. За полгода усиленных тренировок под руководством бывшего заслуженного тренера международного класса по тяжелой атлетике, вследствие некоторых проблем с законодательством вынужденного сменить большой спорт на полусырой подвал, а тяжелую атлетику на модный бодибилдинг Виктор набрал десять килограммов чистой мускулатуры.
К тому же несколько месяцев назад Степаныч приволок в зал и подвесил к потолочному крюку громадный мешок, сшитый из воловьей кожи и набитый чем-то на редкость твердым. Тогда у диковинного тренажера собрались все, кто был в качалке.
— Ты вроде как каратэ занимался, — сказал Степаныч Виктору. — Давай, пробуй.
— Да я так, до армии немного… — замялся было Виктор.
— Сказано, бей, — рыкнул Степаныч.
Виктор сосредоточился, закрыв глаза на полминуты, — и саданул, как учили до армии в каратэ, от бедра, подкрутив кулак, с «киай» обычным, вменяемым, громким и… как оказалось, бесполезным.
Права была Александра. Это, как она говорила, в состоянии боевого транса проявлялись у Виктора какие-то нечеловеческие способности, вследствие которых и удары были что надо, и результаты тех ударов — не приведи Господь никому на себе прочувствовать. И сейчас Виктор перед тем как мешок долбануть, понадеялся — а вдруг проявится? Потому и пыхтел перед мешком, закрыв глаза и вызывая в себе полузабытые ощущения неземного голоса, звучащего в голове…
Не проявилось.
Кулак вкрутился в грубую воловью кожу… Виктору показалось, что он ударил в стену. Мешок едва заметно качнулся и вернулся на исходную. Виктор же слегка обалдело смотрел на стремительно распухающее запястье и клок кожи, свисающий с ударной поверхности кулака.
Кожи своей, не воловьей.
Все, что изменилось во внешнем виде мешка, — так это пятно крови появилось на нем, будто кисть кто обмакнул в алую краску и ткнул ею забавы ради в стокилограммовую черную сардельку.