Он почесал спину… И вдруг:
— Иван!
Иван даже подпрыгнул при этом возгласе и с смертельным ужасом в глазах обернулся к человеку, сделавшему окрик. Это был староста.
— Где у тебя совесть-то, дьявол ты этакий? Иван смотрел ополоумевшими глазами.
— Коего лешего ты тут проклажаешься? У Ивана совершенно не было языка.
— Провалитесь вы совсем! Пойдем к мосту, черт! Чай, слышишь?
Издали действительно слышались удары топоров, резкий, хрипящий звук пилы и гвалт. То парашкинцы работали и ругались, починивая мост. Дядя Иван слушал и приходил в сознание. Повинуясь приказанию старосты, с укором озиравшего лентяя, он развязал свой узел, надел сапоги, архалук и шапку и пошел за топором.
Прошло с тех пор довольно времени, а дядя Иван о книжках и чудных мыслях больше не вспоминал. Он думал только о недоимках; и целый год изо дня в день по телу его пробегал мороз, а внутри все мучительно ныло. Книжек в пятак он не носил больше за голенищами; он зарыл их в яму, выкопанную нарочно на огороде, и старался не вспоминать о них. Ежели на него нападала тоска, то он шел к Семенычу и отправлялся вместе с ним в кабачок. Через полчаса, много через час, оба закадычные выходили оттуда уже готовыми. Держась друг за друга и заплетаясь ногами за землю, они шли по улице и размахивали руками. Семеныч в таком случае говорил: "брррх", воображая, что произносит целую речь; а дядя Иван молчал; он только шевелил губами, все желая сплюнуть горечь; но ему никогда не удавалось переплюнуть через губу.