… Много лет спустя, сидя в большом и уютном кресле, спинку которого венчала забальзамированная голова старого азермянобайджанина - купленная Учыръёсы на рынке в Дербенте за сто «путинок», и привезенная в Москву как трофей с Карабахской войны - министр искусства и сельского хозяйства Российского Еврорегиона Иван Натальевич Лукин при правительстве премьер-министра России, Ивана Ивановича Лукина, назначенного на этот пост самодержцем Российским, Иваном Ивановичем Лукиным, вспоминал ту партию в шашки. Он неоднократно возвращался к ней в мемуарах, опубликованных «Московполиграфом» в Пскове, и проданных в количестве 200 000 000 000 экземпляров во все библиотеки Российско-Европейской империи - «небывалый коммерческий успех!», писал литературный обозреватель Елесин в научном журнале «Евреи и алкоголизм» - и даже видел иногда, как проступают на потолке огромные пивные кружки, несущиеся друг на друга в стремительном натиске... И всякий раз сердце Ивана начинало биться так, словно матч шел в первый раз. Хотя итог схватки, конечно же, был хорошо уже Ивану Ивановичу известен, как и всем его читателям. Как, впрочем, известен он был и самому Бороде, но этот секрет Иван Сугона поклялся самому себе унести в могилу с каждым, кто об этом секрете узнает. Впрочем, об этом мало кто узнает, знал Иван Иванович, откидывая голову осторожно, чтобы не удариться о выпирающие зубы старого tchiurki-естанца. Кресло с таким украшением Иван заказал себе не случайно. Ведь оно напоминало министру, премьер-министру и самодержцу всем своим видом - и ужасающим оскалом и кожей с тела, содранной целиком (шкура пошла на обивку кресла) — о том, что со временем в ту самую доисторическую латинскую mandu пойдёт все под подлунным миром. И глория, и транзит, и даже, увы, сам Иван Иванович. Который, разочаровавшись к 29-му году правления в людях, предпочитал общаться с ними посредством записочек.
«... Настоящий писатель и муж - а кто имеет право называться мужем, если не писатель, человек, способный толково и обстоятельно рассказать нам повесть о своих приключениях, как Ксенофонт или я, Учеръёсы Сугона? - общается с миром посредством записок, словно избалованный римский император. Он достаточно познал этот мир во всей его низости и красоте, чтобы не испытывать никакого желания прикасаться к нему, миру, своими руками. Подобно Тиберию на Капри, писатель проводит время в утехах, которые организует сам себе, лишь изредка присылая в мир гонца со смертоносной — или благой — вестью...»
Этот отрывок из произведения Ивана Ивановича дети в школах Российской Евроимперии заучивали наизусть. А редактор журнала «Евреи и алкоголизм» Елесин, назначенный на пост по полному служебному соответствию - будучи и евреем и алкоголиком - называл их бессмертными, как фиванский отряд.
Без сомнений, хитрый алкоголик пытался фрондировать, намекая на гомосексуальность начальства и это, с учетом того, что он получал от этого самого начальства зарплату, не могло не раздражать... Впрочем, Иван Иванович знал, что вечно пьяным и хнычущим из-за Холокауста pidarkom уже занимался KGB.
Конечно, эти строки часто цитировали по телевидению. А редакторка канала АРА-ТВ, бывшая начальница Ивана, сметливая армяничка— так называлась новая раса московских армян — Грета Симонджан даже выбила цитату себе в декольте. Таком, впрочем, наетом, что это не портило общего вида того, что обозреватели модного журнала «Масковский Пипль» называли «Армянским нагорьем на московских холмах».
Вообще, по мнению литературных критиков бывшей РФ, эти несколько фраз, полных житейской и философической мудрости, подчеркивали глубину и смелость мысли Ивана Ивановича, как... как... как... Многие не находили слов для восхищения, душившего их, как в старорежимном романе некоего Булгакенко трудящийся Шариков душил вредное и ненужное млекопитающее, котов. Иван Иванович расстегнул пуговицу на воротничке, снял с шеи душивший орден «Галстука-Бабочки», и вновь углубился в воспоминания...
… Первым делом в шашечном матче Борода сделал ход конём. В смысле, резко развернул доску, лишив Ивана права играть «черными», хотя чуть раньше кандапожец получил темную сторону по жребию.
- Люблю, знаешь, играть от защиты, - сказал Борода.
- А если честно, терпеть не могу тёмное пиво, - сказал он.
- Хотя знаешь, тёмненькое пиво, оно полезнее, - сказал Борода, приглашая Ивана сделать первый ход.
- Беленькое пьешь, беленькое выходит, - сказал он. -
Тёмненькое пьешь, беленькое выходит, значит, от темненького в организме что-то да остается, - сказал Борода и Иван в который раз подивился острому уму и наблюдательности этого человека, который при других обстоятельств мог бы стать его другом и ментором, понимал Иван Иванович в кресле в Кремле много лет спустя.