«Ну-ну», — думал Медве, «ну-ну», — подумал потом и я сам. Калудерски, Матей, Серафини, Фидел Кметти, Каппетер, Инкей и даже Йожи Лацкович ненавидят нас, и втайне и явно. Им больше нравится все так, как есть. И Драгу тоже. Иногда даже Цако, по его глупости. Кроме Ворона и Хомолы с Мерени снова Муфи. И Петер Халас, и вообще всякий, если уж на то пошло.
Но я все же знал, что они уже не могут рассчитывать ни на Геребена, ни на Гержона Сабо, если уж на то пошло. Возможно, теперь они уже не посмеют ничего затеять против Медве, потому что мы, даже без Бургера, все равно значительно сильнее. Мерени не станет больше ввязываться в рискованные предприятия. Именно поэтому мы сами должны начать.
— Нет, — вдруг сказал Медве, хотя я ему ничего не говорил.
— Что нет?
— Нет, — сказал он. — Мне это не нужно.
Он умчался. Я побежал за ним, но не слишком быстро. А потом снова улегся на мураву возле ямы с песком. Я видел, как Медве в одиночестве, все еще хмурясь, поправляет планку для прыжков в высоту, потом примеривается для разбега.
Я влился на него и думал: экая упрямая, самолюбивая скотина. Лежа на спине, я смотрел на плывущие по небу кудрявые облака. На душе у меня было отвратительно. Я чувствовал, что только что говорил недостойные, вызывающие тошноту глупости. Но почему? Ведь я прав. Такова жизнь.
«Ну-ну. Хорошо бы мы выглядели, Бебе», — думало что-то во мне. Или кто-то. Или те, кого во мне было множество, и мы легко читали в душах друг друга. Но безвкусный комок омерзения и отвращения прочно застрял у меня в глотке.
Я сел. Пощупал щиколотку. Боль уже прошла. Я рассеянно катал новенький диск, который Медве по пути бросил здесь. После обеда он принес его из канцелярии, чтобы потом отнести на склад спортивного инвентаря вместе со всем остальным. Медное кольцо блестело, дерево было искусно обточено на токарном станке и свежепротравлено почти до апельсинового цвета. Я понюхал его, отбросил и снова улегся смотреть на него.
Цолалто ушел за полдником, Середи заснул в траве. Борша тоже. Медве вернулся к своим пожиткам и, увидев мою расстроенную физиономию, присел на корточки рядом со мной и снова, как только что, принялся булькать. Внезапно я услышал над собой:
— Буль-буль-буль.
Значит, он, скотина, не сердится на меня. Он булькал мне в ухо до тех пор, пока в самом деле не выполоскал начисто из моего горла ком отвращения и омерзения. Пришел Цолалто с большими горбушками; мы смеялись, обрадованные; полдник на дом был его личным шедевром. Середи проснулся, излучая радость даже симпатичным своим приплюснутым носом. Мы валялись в траве на животах. Мне в голову разом пришло множество всякой всячины. В том числе и дом генеральши, знакомой Медве.
Я был там страшно давно, в одно из воскресений во второй половине дня. Долговязая генеральша взяла меня и Жолдоша в город как друзей Медве. Бедняжка желала нам добра. Мы молча брели по главной аллее под моросящим дождем. Наши уши горели от мучительного, непреодолимого смущения; мы знали, что кодла Мерени глумливо а угрожающе смотрит нам вслед из окон класса. Мы боялись всего. Гарибальди Ковач спустил соответствующее указание, лысый подполковник передал его старшему лейтенанту Марцеллу, потом в спальне Шульце приказал: «Курсант… Медве!» — «Я!» — «Отставить. Курсант… Медве!» Еще раз отставить. Лечь. Встать. Назовите двух своих лучших друзей. Потом он истязал уже нас троих, одеться, раздеться, вычистить парадный китель, башмаки. «Что это? Dreck!» Лечь, встать, лечь. Мы припечатаны животами к полу, Шульце победно, с мужественной усмешкой указывает на нас: «Ишь, друзья-приятели!»
Медве был не виноват. Он должен был быстро назвать две фамилии. Какие там друзья, мать его растуды. Что нас еще ждет за все это, испуганно думали мы, молча бредя под дождем в парадных мундирах. Жолдош тоже не обвинял Медве. Человек здесь жил сам по себе, потерявшись в ледяном и жгучем тумане; оцепеневшие, мы не смотрели, не слушали, ни на что не обращали внимания. Ворота старого дома, комнаты, ковры, мир штатских. Накрытый стол, ветчина, разрезанные пополам крутые яйца, чай. Рулет с кремом. Яйца со вкусом ветчины. Красивая сахарница. Чай.
Мы мрачно, вежливо и молчаливо набивали рты. Улыбались, так точно, конечно, да. Я не думал тогда о том, что если незнакомая, строгая на вид, кроткая тетушка желает нам добра, то ей было бы лучше вместо рулета дать нам быстродействующий яд. Не думал я и о том, что лучше ей было бы пришибить дубинкой Шульце и некоторых других. Нет. Я знал, что это нам не поможет. Поздно. Все генералы, маршалы, короли и императоры мира вместе взятые не обладали такой властью, чтобы помочь нам. Шульце уже нельзя уничтожить, попросту пришибив его. Нужно, чтобы он стал совсем другим, не таким, какой есть. И чтобы не зло, а добро стало его жизненным кредо.