— Эй, ты!
Мерени поставил сумку около одной из кроватей, но не обернулся.
— Эй, ты! — снова повторил Медве.
Он не мог решиться сразу взять его за плечо. Но на этот раз Мерени все же оглянулся.
Цако стоял рядом с Медве, всего на полшага сзади. Он не произнес ни слова. Зато Медве разговорился.
— Эй, ты! Как ты посмел его ударить? Он ведь тебя не трогал.
До сих пор Мерени смотрел на них через плечо. Теперь же он медленно повернулся к ним лицом. Но ничего не отвечал.
Цако продолжал молчать. Говорил только Медве, но, видимо почувствовав, что говорит больше чем следует, он тоже замолчал. Откуда-то вдруг появился и втиснулся между ними щербатый, щуплый парень и, злобно ухмыляясь, зашипел под носом у Медве:
— Ты, паршивый щенок! Ты что, Мерени хамишь?
Его рьяность могла показаться смехотворной, если бы не была так омерзительна. Вид у него был хилый и болезненный. Под глазами темные круги. Мерени, не глядя, одним движением руки, отпихнул его в сторону.
Медве непроизвольно отступил на шаг. Он поддался было негодованию, но теперь на мгновение к нему вернулась его рассудительность и природное малодушие. Он дрожал за каждую частицу своего тела и брезговал прикасаться к чужим людям и их вещам. Он колебался. Мерени не двигался, Цако тоже; теперь, отступив, Медве стоял совсем рядом с Цако.
Их уже обступили со всех сторон. Вдобавок к щербатому тут вдруг оказался и рыжий с бычьей шеей, тот самый, что помогал Мерени снимать с Формеша башмаки. Медве не заметил, что еще какой-то парень, подкравшись сзади, примостился у его ног, точнее встал сзади него на четвереньки. Мерени неожиданно дернулся и взмахнул кулаком, как бы желая ударить Медве в нос.
Но не ударил, а только сделал вид, что хочет ударить. По его замыслу Медве, инстинктивно отступив, должен был споткнуться о скорчившегося за ним парня и, перелетев через него, грохнуться навзничь. Любой другой, наверное, так и сделал бы — отступил, чтобы уйти от удара, а Мерени осталось бы только утереть кулаком нос. Однако Медве, вопреки всем расчетам, шагнул не назад, а вперед и поднял судорожно сжатые от ярости кулаки. Они почти столкнулись друг с другом. Медве легко мог бы теперь смазать оторопевшего Мерени по физиономии или хотя бы отодрать его за оба уха, но вновь заколебался.
Этой секунды нерешительности сонливому было более чем достаточно. Левой рукой он ударил Медве снизу в подбородок, а правой схватил и стремительно вывернул назад его руку. Медве крутанулся вокруг собственной оси и упал на колени, спиной к Мерени. Сжав зубы, он подавил стон, хотя ему и казалось, что рука вот-вот оторвется.
Цако, между тем, отскочил в сторону, чтобы никого не было у него за спиной; он почувствовал на себе чей-то взгляд — рыжий с бычьей шеей неподвижно следил за ним и при этом уже как-то подозрительно щурился. Цако не колебался и не медлил. Он развернулся на четверть оборота и стремительно взмахнул рукой.
Сначала он дернул рыжего на себя, чуть повернул его к себе лицом и врезал ему по подбородку. Голова рыжего откинулась назад. На одно мгновение он так и застыл, потом снова наклонился вперед, кивнул, словно подтверждая: да, я и вправду схлопотал себе по морде. И улыбнулся. Его широкая, красная физиономия выражала чуть ли не удовлетворение. Затем он нагнулся и боднул Цако в солнечное сплетение.
Все было проделано в два счета. Цако сложился, как перочинный ножик. Еще четверо или пятеро из тех, что стояли вокруг, пинали новичков ногами, а когда оба они оказались на полу, их схватили за ноги и поволокли по проходу между кроватями к двери. У двери их все же бросили, сначала одного, потом другого. Каблуки мальчиков глухо стукнули об пол, они так и остались неподвижно лежать на спине. По спальне уже пронеслось предостерегающее «тс-с, тс-с», дверь открылась. В спальне воцарилась мертвая тишина.
Унтер-офицер Шульце стоял возле валявшихся на полу Цако и Медве, так, словно их не существовало.
— Auf die Plätze!
Я уже знал, что должен встать по стойке смирно у своей кровати. Перешагивая через сумку моего плосконосого товарища по тумбочке, я невольно, видимо оттого, что нервничал, прочитал на нем намалеванное крупными буквами имя: «Середи Д. II курс». Одна палочка римской двойки была темнее другой; очевидно, ее пририсовали недавно.
11
Шульце заслышал шум еще в коридоре — как всегда, стоило ему выйти на минуту, в спальне тотчас начинались разговоры, — и всем своим видом он будто извещал нас, что произошло некое страшное несчастье, пробил решающий для судеб родины час. Его сдержанный, трагически спокойный голос тоже свидетельствовал о том, что мы на осадном положении и нам предстоит скорый военно-полевой суд. Это требовало полной самоотдачи души и тела ради великого и святого дела.