Выбрать главу

Лежать в постели было приятно и тепло. Я не шевелился. И думал о том, что могу продолжать спать и это хорошо. Дождь — плохо, думал я. Нет, дождь — это не плохо, тут же передумал я.

Все еще спали глубоким сном. Сопение, всхрапывание и причмокивание сливались в ровную, как на морском дне, тишину. На спинках некоторых кроватей были завязаны полотенца — дежурный офицер при ночном обходе будил тех, кто мочился в постели. Под потолком тускло светили две желтые лампы. Снаружи монотонно шумел дождь. Если он не кончится к утру, то зарядку практически отменят, она пройдет в коридорах. Это хорошо, но вот грязь после дождя — это плохо. Башмаки, штанины, полы шипели — все покроется коркой грязи. Да, конечно, думал я. Мирковски тоже мочится под себя. Потому у него и висит полотенце. Я уже знал, где я, но не сознавал еще, сколько времени я тут. Но думать я хотел не про это, а про свой сон, который очень хотелось досмотреть.

Мне приснилась Юлия, мы с нею где-то были, а потом она пришла к нам на ужин. Однако напрасно истязал я свое воображение; когда я заснул снова, мне приснился совсем другой сон, впрочем тоже неплохой. Я попал домой, в свой родной Будапешт. Хотя и не в свою квартиру, но все вокруг было знакомо. Мы завтракали в лоджии, над Дунаем, и в дверях балкона стоял дядя Виктор. На нем была соломенная шляпа кремового цвета, чесучовый костюм и, разумеется, высокий, жесткий воротник с галстуком бабочкой. «Если ты захочешь, Бебе, — сказал он, — можешь печатать на моей машинке». Он будто бы уезжал в Вену. Во сне он почему-то очень мне понравился. Кажется, был петров день, и впереди целое лето.

Потом я проснулся оттого, что зазвенел звонок на побудку. Верно, по ошибке, подумал я в момент пробуждения, этого просто не может быть. Горел свет.

— Встать!

Босиком, в ночных рубашках мы нестерпимо долго стояли по стойке смирно. Мне было холодно. Унтер-офицер медлил с командой «марш!» потому, что кто-то еще не встал.

— Да, да! — орал на кого-то Богнар. — Мы вас дожидаемся!

Снова эта сволочь Медве, мелькнуло в моем сознании, чтоб тебе провалиться в бога душу мать, мерзкая рожа. Я чуть приподнял одну ступню и уставился на Богнара с дурацкой надеждой. Ну же! Что дальше? Когда же, наконец, он позволит нам снова лечь в постель? Разве нас подняли не по ошибке? Ведь после того как в полночь меня разбудил дождь, я не проспал и минуты. Я покосился на окна. Дождя не было.

А может, дождь разбудил меня совсем не в эту ночь? Как долго я здесь нахожусь? Цолалто, по привычке сбросив ногами одеяло и выкатившись из постели, чтобы стряхнуть с себя сон, обязательно произносил какое-либо число.

— Сто три.

Или — семьдесят три. Или — тридцать три? Нет, это было в другой раз. Цолалто считал, сколько дней осталось до рождественских каникул. А Середи не считал. И я тоже. Никто не считал, кроме Цолалто. Оставалось еще невообразимо много дней. По штатскому исчислению — если можно было бы приравнять одно время к другому — оставалось по крайней мере лет десять — пятнадцать. Предрассветный туман и зажженные лампы придавали побудке зимний колорит, хотя до зимы было еще далеко.

Не имеет значения, думал я, сто три или тридцать три, уж больше трех дней так продолжаться не может. Не сегодня завтра что-то должно произойти. Мне было даже любопытно, что именно может произойти; я глубоко верил в неизбежность перемены, перелома, ибо в глубине души хорошо знал скрытые законы движения, влекущего, подобно волнам, мое существование.

— Марш, — сказал, наконец, Богнар.

— Дождь кончился, — пробормотал я Середи, когда спальня закопошилась. Он натягивал брюки и не изволил ответить. Я, сидя на кровати, надевал башмаки.

Во время дежурства Богнара почти все сначала обувались и только потом надевали брюки — так было удобнее. Не приходилось ступать на пол босыми ногами. Шульце этого не допускал. Как-то, уже несколько лет спустя, он привел свое обоснование. Оказывается, каблуки с набойками рвут штанины. Подобные лекции, например о питании эскимосов, о профилактике катара кишечника, о чем угодно, Шульце читал нам в перерыве для полдника, лишь бы урезать наше свободное время; его никто не слушал, мы, дрожа от нетерпения, ждали, когда он закончит. Между прочим, не так уж и рвались эти штанины, если хорошенько вытянуть ступню носком вперед, то башмаки сквозь них проходили. А если застрявший каблук и рвал казенное гнилье, на складе выдавали новое.

Середи же сам, без всякого принуждения сначала натягивал брюки. Это меня уже не злило, я привык. Такие уж у него привычки. А поначалу я злился. К этому дню я пробыл в училище уже больше двух недель. А может быть, четыре, а то и все шесть.