У Руслана в прошлом году папа умер от алкогольного отравления, предварительно своим пьянством сведя в могилу маму. Осиротев к пяти годам, мальчик перенес несколько болезненных операций на обеих уродливо искривленных от рождения ногах. Претерпев в своей маленькой жизни много бед, он знает наверняка, что собственных детей никогда не станет поить «всякой гадостью», как это делал с ним его папа, «когда был еще совсем живой и совсем пьяный».
— Русик, — назидательно говорю ему я, — «море», «тряпка» и «курочка Ряба» надо по–русски произносить не твердо, а мягко.
— «Море», — мягко произносит Русик и хохочет во весь рот. — Ты не знаешь, Имениновна, море не твердое, а оно совсем очень мокрое!
Верю Руслану безоговорочно. По программе «Дети Чернобыля» он минувшим летом гостил у бездетной супружеской четы в Италии и о море готов теперь на правах очевидца рассказывать часами. У Руслана васильковые глаза, ржаные колоски бровей и белесая мягкая челочка.
— Руслан, ты Русик или белорусик? — злонамеренно ввожу я его в замешательство.
— Белорусик, — осуждающе взглянув на меня, строго отвечает он. — Но я умею говорить и по–русски. Потому что я — Русик.
— Значит, Русик–белорусик? Не возражаешь?
Руслан не возражает. Он внимательно слушает сказки и в месяц одолевает наизусть всего «Айболита». Катя Лешик вообще снисходительна к Чуковскому только благодаря Руслану. Когда он с книгой на коленях важно «читает» «Айболита», вся группа внемлет ему, раскрыв рты и чуть дыша. И даже Колька Печур на это время добровольно переключает свое внимание с побивания посуды на ознакомление с лучшими образцами русской детской литературы.
Через месяц Руслан справляется и с «Бармалеем». Этот литературный «триллер» неизменно держит в напряжении всю группу. Колька Печур, сам не свой от нахлынувших чувств, не отходит от Руслана ни на шаг и безуспешно пытается поведать ему о чем–то своем, созвучном творчеству великого Чуковского. Наконец, когда однажды к завтраку детям подают оладьи под шоколадной подливкой, к которой у Кольки презрительное отношение как к непростительному переводу ценного продукта, он старательно по–русски проговаривает самую первую в своей жизни фразу:
— А мне не надо ни мармелада, ни шоколада!..
Радостный хор звонких детских голосов с готовностью завершает кровожадную бармалеевскую ци–тату:
— …А только маленьких, да, очень маленьких детей!
И я созреваю для мысли, что с Чуковским, пожалуй, следует пока повременить, а в деле освоения русского языка — несколько изменить приоритеты.
Суворов
Очень кстати приходится кинофильм о Суворове, показанный по ТВ в один из зимних вечеров. Правда, включенный телевизор, как и всегда у нас, не собирает перед собой слишком многочисленной аудитории. И мне поначалу и в голову не приходит соотнести между собой Суворова и вдруг испортившееся настроение Юлика Юзепчука. Ребенок, между тем, потерянно ходит из угла в угол, хмурый, поникший и безучастный ко всему на свете. И когда он наотрез отказывается от апельсина в пользу вечно голодного Печура, я уже не на шутку тревожусь.
— В чем дело, Юлик? — спрашиваю я его как можно мягче и проникновеннее.
Огромные черные глаза смотрят мимо меня. Между бровей залегла тонкая морщинка тяжкого раздумья.
— Витаминовна, а чаго Суворов? — наконец вслух пытается разобраться в своей проблеме Юлик.
— Не чаго, а чего, — строго поправляю его я. — И по–русски все–таки лучше сказать «почему». Так что с Суворовым–то?
В процессе крайне затруднительного для Юлика диалога, в котором принимает участие вся без исключения группа, постепенно расставляем необходимые точки над «i». Оказывается, фильм про Суворова, хоть и не снискал всеобщего к себе внимания, но Юлику каким–то чудесным образом все–таки в душу запал. По крайней мере, вскоре становится очевидным, что ему, как, впрочем, и всем в группе, без Суворова жизнь теперь не в радость. Значит, в скором времени предстоит поход в музей–усадьбу Суворова «Кобринский Ключ». Глубокий снег и легкий морозец — не преграда в неистребимом человеческом стремлении познать неизведанное. И очень даже приятно, что детдомовцев пускают в музей бесплатно.
Около часа отчаянно шумим возле каждого стенда. Детям интересно все: от диковинного вида оружия XVIII в. до парадного мундира светлейшего князя Потемкина. На Кате Лешик лица нет. Из рассказа экскурсовода она узнала, что в суворовские времена обувь тачалась без расчета на правую и левую ноги. Бравые солдаты Суворова были избавлены от необходимости ломать себе голову над тем, «смотрят ли их сапоги друг на друга или врозь». Потрясенная этим обстоятельством, Катя впервые правильно и совершенно четко произносит русское слово «сапоги» и не хочет уходить из музея. Юлик Юзепчук сочувственно берет ее за руку и обещает уговорить Колядича Руслана почитать «Айболита» специально для нее.