Учимся разбираться в литературе
Классицизм
Она на секунду замерла, глаза ее расширились, и она спустила курок. Он почувствовал пронзительный удар, пошатнулся, но устоял, схватив себя за грудь левой рукой, по которой заструились бордовые ручейки. От выстрела в окнах вздрогнули стекла, вспышка на мгновение осветила потайные углы темной комнаты, камин с двумя статуэтками черных кошек, которых там раньше будто и не было, роскошную, позолоченную мебель в стиле барокко и две копии Рафаэля на дальней стене: «Сикстинская мадонна» и «Преображение».
Она ничего не сказала, опустила револьвер, повернулась и изящной, кошачьей походкой пошла прочь, скользя мимо пышных кресел словно тень. Он отнял от груди руку, взглянул на удаляющийся женский силуэт, с легким кряхтением приоткрыл рот и стал заваливаться назад. Желтые полуночные фонари с любопытством разглядывали через окна, как он упал на диван, запрокинув голову, и золотистая парча дивана стала покрываться масляным слоем крови. Через три минуты он уже был мертв.
Романтизм
Выстрел окутал комнату громом и размыл твое лицо, но в памяти моей оно будет жить вечно и неизменно, ты будешь стареть и хорошеть - дурнеть ты не можешь - но этот твой портрет останется во мне навсегда. Твои алые губы, бездонные, поглощающие глаза, изысканная грация в каждой манере и порхающая, легкомысленная походка.
У тебя теперь начнется новая жизнь, легкая и обеспеченная, а я хоть и умираю, но буду любить тебя вечно. Когда-нибудь мы обязательно встретимся, не можем не встретиться, а теперь иди, беги, звук выстрела слышала вся округа, а я тут как-нибудь тебя прикрою в дырявой своей жилетке, отвлеку их своей смертью. Сделаем вид, будто не знаем друг друга.
И у меня теперь тоже начнется новая жизнь, смерть еще не конец, не предел, я чувствую, мне предстоит еще много свершений, в раю или в аду, не имеет значения. Я убил себя тем, что узнал тебя. Я чувствую, что виноват сам, ты же, мое дитя, не могла меня убить. Отпускаю тебя с Богом.
Импрессионизм
Стройный лиловый дымок неторопливо поднимался из дула револьвера к белёсому потолку, извиваясь возле ее ухмыляющегося вишневого рта, вспышка выстрела все еще угасала зеленым фантомом на моей сетчатке. Звук выстрела заполнил темную комнату с отсветами уличных фонарей на дальней стене поверх дешевых копий Моне и Ренуара. В ее черных, сверкающих глазах читались насмешка и умиление - она знала этот конец с самого начала. Вся комната плавала в пестром, розово-сиреневом мареве. Первая капля сквозь прижатую к груди ладонь упала и в оглушительной тишине разбилась о мой начищенный ботинок. Она опустила револьвер и ресницы, все-таки ей было жаль меня.
Позади нее стояло сливочное кресло в стиле барокко, отделанное золотом и мерцавшее на изгибах желтыми искрами, создавая как бы огненное сияние вокруг ее пленительного стана, обтянутого черными кружевами платья, а я только что встал с такого же дивана и слышал как позади расправляются с легким шелестом складки атласной парчи... может быть присядем и обсудим все еще раз, моя любовь?
Натурализм
Запах пороха в смеси с ее духами ударил ему в нос, и он больше не мог дышать, ему было нечем делать это. Дым от револьвера поднимался к потолку, красный ноготь соскользнул с крючка, и она опустила руку. В матовой дымке комнаты и под тенью длинных ресниц ее глаза казались бесконечными. И когда она ехидно улыбнулась влажными губами, вокруг этих не отпускающих глаз собрались игривые морщинки. Она повернулась и пошла.
Густая, липкая кровь стекала по его руке и падала вниз, смешиваясь с пылью на его черных ботинках. Пуля, задев по касательной сердце, прошила насквозь легкое, и сейчас каждое движение грудных мышц доставляло ему нестерпимую, жгучую боль. Как всегда элегантный, ее силуэт таял в неверной тьме меж двух вычурных, позолоченных кресел. В глазах его помутилось, и он упал назад, на диван. В золотистом свете уличных фонарей атласная парча дивана начала покрываться темным, маслянистым слоем вязкой крови, вскоре частые капли посыпались на мраморный пол. Через два часа под брюками на ногах трупа появились сине-фиолетовые пятна.
Символизм
Сизый дымок тягостно воскресал из адского дула вороного револьвера. Дьявольская улыбка искривила ее огненные, мерцавшие в полутьме губы. Внутри у меня, под кровеносным моим сердцем, напоследок вспыхнуло пламя жизни, сжигая все мое существо изнутри, чтобы вскоре утихнуть навеки. В свете уличных фонарей, вползавшем через незашторенные окна, ее рубиновые серьги блеснули для меня в последний раз. Я отнял от груди машинальную руку, бордово-черная в темноте жижа утекала меж моих пальцев, унося с собой меня и мечтая стать притоком Леты. Я чувствовал ее водопад на своем начищенном, траурном ботинке и смотрел на «Маки» Моне и «Женщину в черном» Ренуара, выступавшие из стены в лимонадной прогалине, прорубленной в сером тумане комнаты бесстыжим окном... Боже, как же хочется пить!