– Я не один задумал это, мы вместе с Сингамилем хотели пробраться в царскую усыпальницу. Мы хотели все увидеть и тебе рассказать. У меня вся спина в побоях, за что?
– Ах, ты не знаешь, за что получил побои? Ты, видно, ничего не понимаешь и не видишь. Тебе бы ходить за плугом и мотыжить землю нашего маленького поля. Я его продал, а все, что получил за него, тратил на «дом табличек». Много ли ты знаешь бедных мальчиков, которые учатся в «доме табличек»? Только богатым туда дорога. Тебе бы таскать тростник для очага, а ты сидишь там с табличками да еще ленишься, а мать надрывается, таскает сухие стебли, сама ходит в колючие заросли. Ступай, сейчас же приведи нашего ослика!
Абуни слушал отца молча, не подымая головы, старательно вымешивая глину. Он страшился расспросов отца. Он не знал, как ему ответить.
– Ты что молчишь, бездельник! Или снова досталось тебе от «владеющего хлыстом» в «доме табличек»? Разве сегодня учились?
– Сегодня меня не били. Уммиа отпустил нас. А потом было плохо…
– Что значит «плохо»? Где плохо? Отвечай, пока не получил тумака!
– Когда мы шли из «дома табличек», я попросил Сингамиля вместе со мной пойти к царскому вознице, который вел упряжку с белым быком. Мой ослик шел рядом, когда он вез дары в усыпальницу. Мы пошли, я хотел узнать, куда девался мой белый ослик?
– И что же ты узнал?
– Страшное узнал! Плачет жена возницы, плачут малые дети. Не вернулся домой возница. Остался в могиле возница.
– Как так остался? Глупости говоришь, дурачина!
– Жена возницы все узнала. Она обошла дома служанок и воинов, которые проводили в последний путь Нин-даду. Она обошла дома всех возчиков, которые вместе с ее мужем удостоились чести везти священные дары. Никто из них не вернулся домой. Остались в могиле рабыни, остались юные жрицы. Все, кто спустился в глубокую яму, где стоял котел с поминальным напитком. Как ты думаешь, отец, их живыми закопали? Почему они не вернулись?
– Ты лучше подумай о том, что и сам мог остаться с ними, глупая, дурная голова! Ты мог погибнуть, а вместе с тобой могли погибнуть все мои надежды. Я учил тебя, чтобы вырастить достойного человека, знатного и богатого, а ты полез в могилу…
– Хорошо, что ты успел меня вытащить из толпы. – Абуни улыбался, и это вывело из терпения Шигу.
– Получай за все: за ослика, за твои выдумки, за все…
Он стал его колотить с такой силой, что крики Абуни разнеслись по всей улице. Нурамтум не смела вмешиваться в дела мужчин, но слезы душили ее, страх мучил бедную женщину. Она подслушивала разговор мужчин и была в ужасе от того, что узнала.
– Ты мог уйти в страну, откуда нет возврата, понимаешь ли ты это? – кричал Шига.
Сбежались соседи, стали расспрашивать, и все с удивлением узнали о гибели многих людей, которых жрецы завлекли в царскую усыпальницу и напоили ядовитым зельем.
– Запомни на всю жизнь, – кричал Шига, – там, где власть царей, там, где власть жрецов, там – великие тайны! Не лезь туда, где тебе не положено быть. Тебя сберегла наша добрая богиня. Я никогда ее не называю по имени, но всегда чту и приношу ей дары. Вот она и сберегла тебя, Абуни.
Шига устал от криков и от воплей сына. Его остановил возглас гончара: «Убьет мальчишку!» Шига и сам подумал, что может забить до смерти своего Абуни. Он оставил его в хлеву и пошел в дом, чтобы попросить у доброй богини благополучия, поблагодарить за спасение сына, за то, что Абуни уцелел, а погиб только ослик. Но как жалко молодых женщин, воинов и возчиков! Как жестоки боги!
Нурамтум, обливаясь слезами, обмывала раны Абуни, утешала его и поила молоком.
– Ты будешь здоровым, сынок, ты будешь счастливым, – говорила она тихо, чтобы не услышал Шига. Она знала, что сейчас ее забота о сыне может рассердить мужа. – Мальчику одиннадцать лет, скоро будет двенадцать. Он еще мало жил на свете, откуда ему знать, что хорошо, что плохо? – шептала Нурамтум. – Не плачь, сынок.
Сингамиль, расставшись с Абуни у дома царского возчика, не решался идти домой. Он знал, что отец непременно отколотит его, когда узнает о том, что произошло в усыпальнице великой жрицы. Мысль о том, что он, Сингамиль, мог быть среди погибших, а может быть заживо похороненных, потрясла его. Если бы не отец, не было бы на свете Сингамиля. Но он не скажет об этом отцу. Пусть отец узнает это от соседа. Невозможно самому признаться в своей глупости и снова дать повод для колотушек.
Сингамиль пошел к колючим кустарникам, чтобы принести хворост для очага. Он редко это делал, а сейчас решил, что лучше не попадаться на глаза отцу. А еще захотелось помочь матери, которая умела его пожалеть. «Пусть знает, что у нее есть помощник», – решил Сингамиль.
Уже вечерело, когда к очагу Уммаки была положена большая вязанка хвороста. Мать глазам своим не поверила.
– Сынок, – воскликнула она, – у тебя доброе сердце! Как ты узнал, что я нездорова и нет у меня сил ходить в колючий кустарник. Ты много принес топлива, я теперь несколько дней не буду тратить времени на это трудное дело, самое нелюбимое. Я готова до полуночи стряпать, плести циновки, заниматься шитьем, но самое трудное для меня – добыча хвороста.
– Я буду приносить, – пробормотал Сингамиль.
Он поспешил на крышу дома, где лежала его циновка и где он спал. Это было лучшее место для размышлений обо всем непонятном и загадочном. Отец, видимо, еще не слышал о великой тайне, которая обсуждалась в каждом доме Ура. Он был занят составлением контрактов на торговые сделки богатых купцов Ура. В доме было тихо, никто не кричал, никто не бранился. Сингамиль уснул на тростниковой крыше.
«Кто говорит эти жалостливые слова? Неужто Абуни? Да, мой друг Абуни плачет надо мной. Слезы льет потоком, ломает руки, царапает лицо. Почему он плачет? Он меня оплакивает? Да, оплакивает мою гибель в усыпальнице Нин-дады».
– Я погиб! – крикнул Сингамиль и проснулся.
Он не сразу понял, где находится. Вокруг свистел горячий ветер, несший тучи песка. Все кругом кружилось, вертелось в полутьме. В воздухе носились куски полотна, вчера повешенного матерью для просушки, камышовый хлев был полностью разрушен, по земле катились корзины, связки фиников висевшие под крышей, невозможно было понять, что творится.
Держась за дверной проем, Уммаки звала Сингамиля, и голос ее сливался с завыванием горячего ветра. Мигом спрыгнув на землю, Сингамиль стал подбирать вещи, но их выносило из дома, будто чья-то рука хватала все подряд. Отчаянно мычала корова, привязанная к бронзовому крючку, вделанному в глиняную стену хлева. Камышовая часть строения, крыша, двери из циновок – все унесло ветром. Отец с великим трудом втащил в дом деревянную дверь, боясь, что и она будет унесена ветром.
Ветер носился по городу, подобно чудовищу. Он разрушал все, что было на пути. Уносил все, что можно было унести, словно собирался перетащить Ур в самое пекло пустыни. С криком и плачем метались люди вокруг своих жилищ, стараясь сберечь что-либо. Хайбани и вся его семья бежали к полю, пытаясь прикрыть глаза от кружившегося в воздухе горячего песка. То, что они увидели, потрясло их. Полные зерен колосья повалились. Созревший ячмень сломало, смяло и смешало с песком.
– Все погибло, все пропало! – кричал Хайбани.
С рыданиями бросились на землю дети. Жена Хайбани, пытаясь собрать зернышки с земли, то и дело валилась с ног.
– Как я усердно мотыжила! Как разбивала комья земли тяжелым молотком, выравнивала поле и боронила! Все силы остались на этом поле. Как теперь жить? Чем кормить детей?
– Беги домой, – кричал Хайбани, – надо спасти скот! Если убегут, ослепленные песком волы, если затеряются овцы, что еще будет?
Дети Хайбани ползали по полю, пытаясь собрать полные зерен колосья. А Хайбани как безумный повторял: