В первый момент, я помню, был страх и восторг. Лошадь несется быстрее, быстрее…
«Вот и смертушка моя подошла!» – подумала я и начала сползать набок, потом, как-то извернувшись, оттолкнулась от лошади и полетела в канаву.
Смотрю, вся деревня бежит – с вилами, топорами, косами, и все орут:
– Москвичка убилась!
Я встала и тоже ору:
– Да вот она я, жива!!!
Ух, что потом было – не опишешь.
А лошадь как все равно взбесилась – бежала и бежала, только к вечеру вернулась вся в мыле.
Денька через два я пошла к Ваньке на конюшню. Захожу, а он сидит на сене, какую-то книжку рассматривает. Увидел меня, смутился, книжку спрятал. Я тоже смутилась.
Потом мы уехали.
А через несколько лет мы с Людкой опять в Старораеве встретились, правда, уже зимой. Ну как не зайти в гости к старому знакомому!
Ванька нас не узнал, может, и к лучшему. Мы долго сидели у него, и я путано объясняла, что такое метро. А он рассказывал, что сам, собственными руками, построил водокачку. И еще признался в том, что скоро построит такую штуковину, чем-то похожую на приемник, только с обратной связью, в нее можно будет говорить, а Клавка в соседнем доме услышит.
В пионерлагере у забора в крапиве жили улитки. Все они были разные, как и мы – люди. Мы собирали их со жгучих листьев и приносили в отряд. Я складывала семью улиток в синюю мыльницу с дырочками: большая черная улитка была папой, поменьше – мамой, а самые маленькие – их дети. На ночь я накрывала эту компанию листом крапивы.
Жилища улиток – мыльницы располагались у нас на подоконнике. Красные, зеленые, белые мыльницы всю смену мозолили глаза нянечке, которая убиралась в комнатах.
Приближалась осень, заканчивались каникулы. Каждый вечер мы сидели на кроватях и наблюдали завороженно за жизнью улиток.
А в последнее утро явилась нянечка, собрала наши мыльницы и спустила улиток в унитаз.
Потом она ушла. А мы еще долго сидели и слушали, как шумит вода в туалете.
– Куда ж ты пойдешь одна ночью?
– Туда! – сказала я и махнула рукой в сторону леса.
Водитель подбросил меня до остановки. На самом деле ее там никогда и не было. А были елочки, оттуда час петляла тропинка до деревни.
«Остановите у елочек», – скажешь. И все знают: наримановская. Только чья? Нет ведь там никого, думают. Потому что деревня Нариманово давно опустела. Стоят шесть пустых и два жилых дома. Бабушка моя Феня да дядя Миша (для своих Мирон) живут на разных ее концах…
Ночью в лесу не так уж и здорово одной. Да еще сумки тяжелые, дождь, под ногами лягушки прыгают, а нельзя на лягушку наступить. Бабушка Феня всегда говорила: «Написает лягушка на ногу – язва будет».
Деревню я услышала сразу. Дяди-Мишин дом стоит на краю леса.
А его собака Пушок не лает, а орет, когда кто-нибудь приближается.
Пруд, мостик, калитка… Вдруг тихо так, жалобно кто-то простонал: «Пии-и-ть!»
Вот оно, думаю, леший! И побежала к крыльцу.
Вбегаю в дом, бабушку Феню разбудила и спрашиваю:
– Кто это у меня напиться просил? «Пи-и-и-ть, пить»…
А бабушка Феня:
– Так это птица такая, пищуха. Любит, – говорит, – она пить просить. Да так жалобно, нешто ей вынести впору…
Я вышла из дома и оставила на тропинке блюдце с колодезной водой. Для пищухи. Пускай попьет.
Никто меня не похвалит, конечно, никто. Ведь если меня похвалят, Юрику так влетит, что мало не покажется.
Нас с Нинкой мама отпустила на пруд купаться и загорать под присмотром нашей соседки Тани. А Юрик узнал, что мы идем, и тоже пошел, совсем забыв спросить у бабушки разрешения, которое она никогда бы ему не дала.
Я плавать не умею, хотя меня дядя Коля уже четыре лета учит. Нинка, та вообще воды боится. Юрик плавает, конечно, только надевает на себя спасательный круг в виде дельфина.
Залез Юрик в воду со своим кругом, у берега рядышком со мной бултыхается. Неожиданно круг с него соскочил, и он оказался в воде. Мне-то ничего, я выше Юрика, а он тонуть стал.
Простила я ему все на свете – и спасла. Вытащила на берег.
А у него еще и нога вся в крови: пока тонул, успел ногу разрезать.
Я подорожником и бантом ему рану перевязала. Бант был синий, мой самый любимый бант, который тетя Рая из Москвы привезла.
Эх, Юрка, Юрка… Если бы не я! Из воды вытащила, ногу забинтовала, свое большое яблоко отдала. Только жаль, что о моих подвигах никто не подозревает. Особенно Юркина бабушка, она меня почему-то не любит.
– Ничего из нее нормального не вырастет, только и знает – нашего Юрочку обижать, – говорит она всем соседям.
Сейчас Юрик, хотя младше меня на два года, уже выше на целых две головы.
Однажды я на дискотеке сидела, грустила, ведь мой Вовочка с Наташкой танцевал. Вдруг подходит ко мне Юрик и говорит:
– Мадам, я приглашаю тебя на танец!
А раньше он всегда говорил:
– Я нашу бабушку Катю скоро из дому выгоню. У нее блины не такие вкусные, как у вашей.
Глава 2
Золотое правило нашего ремесла
Ну, я приврала немного, слегка подтасовала факты. Такие вещи с первого раза не пишутся. Семестр-другой приходится попотеть, чтобы понять, как рождается проза. Как семечко обыкновенного случая превращается в деревце рассказа? На этот вопрос хорошо ответил поэт Геннадий Шпаликов:
Не думайте, что я учу вас быть писателем. Научить этому нельзя. Просто некоторые люди рождаются со своей песенкой в сердце. Она там звучит и рвется наружу. Вот это и есть писатель. Я только могу показать, как ПРИХВАТИТЬ НАТУРУ. Скорее это относится не к искусству, а к ремеслу художника – пишущего, рассказывающего, показывающего картины Существования.
Тут есть несколько железных правил и одно золотое.
Первое, золотое, провозгласил Сент-Экзюпери: «Учиться нужно не писать, а видеть!»
Для этого в хорошую погоду я вытаскиваю вас из аудитории на улицу, мы идем все вместе – куда глаза глядят, и по дороге я показываю такие вещи, которые вы обязательно прошляпите. Когда-то в середине апреля, ранней весной, в старых арбатских переулках мы заприметили высокое окно. В окно – вы помните? – смотрел стриженый мальчик. А за его спиной стояла елка, наряженная, вся в огнях, со шпилем на верхушке. Еще раз повторяю: была ранняя весна – и вся эта картина походила на сон.
Мы видим на домах фигуры львов или сирен, крылатых сфинксов, которых никогда до этого не замечали. Заглядываем в подъезды, подворотни, бесстрашно («Ведь все мы филологи», – говорила Анна Ахматова), читаем надписи на стенах и заборах. Кстати, попадаются гениальные! В Колпачном переулке мелом на каменной ограде запечатлены великие письмена:
«МИША! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
И СПАСИБО ЗА ТУ НОЧЬ…»
Был смешной случай. Лариска Горячева курса два не могла прихватить никакую натуру. О чем бы она ни бралась написать – одни общие места, ни одной интересной детали. Ну, мы с ней вдвоем и отправились «на охоту». Я ей говорю: «Смотри! Смотри! Гляди, какой пес бежит, – этот окрас знаешь, как называется?» Она: «Как?» Я: «Соль с перцем! А эта мороженщица, ты заметила (было лето), в валенках стоит! Теперь отвечай: что смешного в том объявлении на киоске: “Продавец отошла?” Думай, думай, – кричу я ей. – Наблюдай!»
Пытаюсь расшевелить.
Тем временем мы с ней стоим у проезжей части дороги, и прямо перед нами проезжает асфальтовый каток. Там сидят два чумазых обалдуя, и они нам с Лариской, а может, только ей, о б а посылают воздушный поцелуй!