Нахмурил черные брови:
— Понимаю.
— Тут не соболей стрелять…
— Купеца Туркова? Митьку Слюнтяя?
— Возможно, что и Слюнтяя.
Я говорю: Индейко ничего не знал… Многого не знали и мы. На другой день ударил по Обдорску набат, а в подголоски ему — стрельба. Из чупровского подворья, из прочих потайных берлог вскосматилась против нас разномастная контра. Первым делом ревком да радиостанцию захватить норовят. Председатель ревкома Иван Владимирович Королев из-за угла убит был. Командир отряда Иван Глазков в перестрелке погиб. Начальник радиостанции Иосиф Волков команду принял[3].
— Держать, ребята, радиостанцию!
Держим. Отстреливаемся. На неделе еще несколько лобовых и обходных приступов отбили. В дружине урон. День ото дня редеем, редеем. Больше половины боеприпасов истрачено.
На одном из рассветов видим: всадник со стороны противника в нашу оборону скачет. Вслед ему заполошную стрельбу бандючки открыли. Миколка-цыган скакал. В чупровскую конюшню пробрался, жеребца обратал, выждал момент, когда ворота откроют, и наудалую. Только косоворотка на горбу пузырится. На шее соболь повязан. По соболю — кровь. Скулу пулей чиркнуло. Соскочил с жеребца — кричит:
— Вы мне вольных бумаг не давали, а я вам, как отцам родным… Добра желаю!..
Желал добра, да недобрые вести Миколка привез. Сообщил цыган, что из Березова к обдорским крупная банда на помощь подходит. Разведка наша подтвердила. В таком числе подходит, что не нашими реденькими штыками сдержать ее. Между дружинников много коренных, обдорских, было. У этих семьи.
Когда определилось, что нет нам другого выхода, кроме неминучей поголовной смерти, решили мы отступать в тундру. И полетела в Москву последняя с Обдорской радиостанции телеграмма. Такие писались слова: «Коммунисты Тобольского Севера, истекая кровью, шлют пламенный привет непобедимой РКП, дорогим товарищам и нашему вождю Ленину…» И партийным, и беспартийным ее зачитали. Индейко поначалу не разобрался что к чему, а когда дотолмачил, подхватил свою малицу и бегом в аппаратную.
— Индейко тозэ… Тозэ, товарису Ленину просяльный привет!
Иосиф Волков кивнул. Передам, мол, Индейко.
На два отряда разделились. Наш в тундру двинулся, а Сергиенко решил через Урал на Печору, к своим пробираться.
Тогда-то я поел дохлой оленинки. Вспоминать страшно. Кабы одни, а то детишки с нами, женщины. От зверской кулацкой беспощады уходили. Тундра — пустыня. Ни обогреться, ни обсушиться. Олени из сил выбиваются, падают, а ко всему этому со дня на день, с часу на час обдорской бандитской погони ждем.
Двое девчонок умерло. Раненые на нартах застывают.
Посылает командир Индейку к сородичам. Нарты дает, денег дает.
— Любым способом разыщи чумы, вези в отряд оленины. И хлеба. Хоть детишкам…
С Индейкой в провожатые Миколка-цыган напросился:
— На деньги, может, не продадут, дак я соболем рыскну, — командира обнадеживает.
И тоже на нарты.
Чупровского украденного жеребца съели. Пришлось цыгану с оленями спознаться. Хореем подцеливает, ворчит:
— А, мамынька, моя мамынька! Да поглядели бы твои глазыньки, на какой безобразьи родимо твое жигитует.
Отправили их.
Закупили они полмешка муки, шесть туш мяса да к упряжкам по паре свежих оленей добавили. Сытые едут, довольные: вот, гляди, обрадуют отряд.
Вдруг — выстрел по ним.
Оглянулись — с полдюжины нарт вдогонку идут.
— Алюры, родненьки! Алюры, золотки! — засуетился цыган с хореем.
Прикинул Индейко: не выиграть ему на этот раз оленьи гонки.
Поравнял свою нарту с Миколкиной, кричит цыгану:
— Скоро-скоро отряд ходи! Индейко стрелять будет!
И выпал из нарты.
Стрелял по оленям. Две упряжки остановил, остальные его обезоружили.
— Ваше благородье! — дуриком заорал подоспевший Митька Слюнтяй. — Ваше благородье! Это же наш Индей! Вот и Дунайко с ним! Дунай, на-х, на-х, на-х, — за-подманивал он собаку.
У офицера потемнели глаза:
— Чему обрадовался, долдон?! Пулю он тебе в башку не поместил?
— Пре-ат-личный стрелок! — забрызгал слюной Митька. — Мы с тятей со своим умыслом его в Обдорск привезли. Он бы знаете скольких этих кумоньков улобанил, кабы не гармошка… В ножик, в лезвие, на шесть шагов попадает!
— Неужто? — прищурился на Индейку офицер.
— Истинный бог! — перекрестился Митька. — Картече пополам рубится, а на ноже синие чатинки от свинца.
— Лю-бо-пыт-но…
Офицер снял с японской винтовки ножевой штык и воткнул его рукояткой в снег.