Вспоминается история одного боцмана, самородка, виртуоза и кладезя в смысле «богов с боженятами». Всего-то два слова команды отдать, а как предварит, как подступит! Профсоюз поставил штрафовать его за каждое нецензурное р у г а т е л ь с т в о на один рубль. В первую же вахту он спустил две получки. Во вторую достигло на полнавигации. В третью боцман перехитрил профсоюз. Прежде чем поднести «матюгальник» к устам, он выделывал всякие безголосые вскидки, целой серией выполнял несказуемые вольные упражнения, и уж после того к нему возвращался дар речи.
— Трави носовой! — плаксиво и изобиженно, общипанно и обстриженно произносил он бескрылую, куценькую команду.
На реке, как нигде, живуча «словинка», живучи обычай, традиция. Мучились с жестяным «пережитком», пока не явился взамен микрофон. Пришлось кой-которым и з л а м ы в а т ь п с и х и к у: регулировать громкость голоса, вычищать зык и рык из родимых привычных команд, цитировать в глухом одиночестве приемлемую для современного пассажира стерильную расстановочку слов. Ибо стоит пустить в микрофон хотя б одного «соловья» — плывущие вздрагивают. На всех палубах, в каждой каюте — акустика… Если повнимательней вслушаться в команды нашего Капитана, мы тотчас уследим в них слова-довески. Это постоянное — «будьте любезны».
— Будьте любезны… Отдать носовой!! — упрашивает он первогодка-матроса.
Явное следствие микрофонной переподготовки.
Смотрят на Реку парни.
Смотрит на Реку наш Капитан.
«Все письмена на ней, все тезисы. Боевая жила этого организма…» — стережет его ухо старожителевы слова. Гордынюшка-дед! Комара и того в обиду не даст. С чертом, видишь ли, скрещенный!
Дизель-электроход оставляет по борту суденышко какого-то нефтяного торгового урса. Товары мирского широкого потребления плавит суденышко. В свое время по памяти бы обревизовал Капитан «торгаша». Соль, чай, сахар, спички, табак, сушка-крендель, дробь, порох, капканы, масло, мука, ситчик, спиртишко — вот закадычный тот перечень, которым лет десять назад грузились для Севера трюмы. Ну, нитка, иголка еще… Сегодня сгружают суденышки урсов на теплом медвежьем следу ковры, телевизоры, книги, заграничную мебель, легковые автомобили, транзисторы, причуды своей и наносной импортной моды, косметику, витамины… и эти… действительно, соски, горшочки… И всего этого пока еще мало и мало. Коротка навигация, и не очень-то расторопно сибирское урсовское «купечество».
Идут нефтеналивные баржи. Уважительно смотрит Старый Капитан на их низенькие борта, где чуть ли не полуметровыми буквами оттрафаречено — «огнеопасно». Такой «синичке» не дивно и море поджечь.
— Фартовые бороды все натворили… Геологи, — кивает на баржи дедок. — Не они бы — лось грызи осину, а медведь — малину. Дичала бы эта тайга и болотина до второго пришествия. Зверя вот только вспугнули…
«Если бы одного зверя… Если бы зверя..:» — усмехается Капитан, вспоминая свою прошлогоднюю оторопь. От обыкновенного тепловозного гудка шарахнулся. Случилось это чуть ниже Тобольска. Первым рейсом в ту навигацию шел. Знал, читал, не однажды по радио слушал — пробивается на Север железная дорога, завтрашняя работящая подружка Реки. Что — читал?! Мачты оберегал, проплывая под новым железнодорожным иртышским мостом. И, однако же, так неожиданно рявкнул по борту гудок, что, ей-богу, пружины в коленках ослабли. Чуть бинокль из рук не скользнул. Абордаж померещился. Вот так каждую новую навигацию и озирайся. Не кури на воде, поезда приветствуй… Впрочем, этот курьез — не курьез. Для усмешечки. А вспомянешь вдруг да оглянешься…
Война. На судне в составе команды девяносто процентов женщин. Сарафан вместо флага вывешивай. Исказилось и слово «матрос». Женский род обозначило. Они же — грузчики и кочегары и прочие службы. Б е з з а в е т н ы е б а б о н ь к и — вспоминает сегодня их Старый наш Капитан. Сейчас от Омска до Салехарда одиннадцать суток расчетного ходу. В ту пору, при всяком везении и мыслимом благополучии, отсчитывали двадцать два календарных числа. Угля не хватало, дров на пристанях не было — шли «на подножном корму». Выбиралась на берегу роща, мобилизовывались команда и пассажиры, в двадцать пять пил сводили ту рощу с лица земли, раскряжевывали на долготье и в п л е ч е в у ю по зыбким трапам переносили кряжи на палубу. На ходу и разделывали. До другой рощи. Рычали и злобились пилы, с накряком ухали колуны, звенели железные клинья — корабль-батюшка жил. Только в один конец рейс пожирал по две с половиной тысячи кубометров дров. Беззаветные бабоньки!