Франтовато ступают на сушу отбывшие вахту молодые матросы — воспитанники мореходных училищ, проходящие практику под началом нашего Капитана. Эти зовут его «дедом». Одного видел «дед» со скуластой, должно быть, башкирочкой. Уфу расхваливала. Другой в чем-то клялся и присягал черноглазой кавказке с Горно-Правдинской пристани. Хохотала и сдерживала третьего за пуговку с якорьком затронутая до алых румянцев чувашенка. Прочие нации… «Это в скольких же видах-обличьях должна ребятишкам являться Река?» — вспоминает свою холостяцкую пору седой корабельщик — курсантский кумир.
Украинская мова, белорусский распев, казанские «нефтяные» татары, мордвины, марийцы, домашние заселенцы Реки: ханты, манси, селькупы, коми и ненцы — чем не столпотворение, не «смешение языков»? Вот он что понаделал-затеял, бородатый тот парень, товарищ геолог!
Геолог?.. О нем-то особо. О нем-то высоко!
Щедрый бродяга века с лосиною жилой в ногах, с такой же чащобной судьбой. Нет, не ты ему, сердобольная сибирячка, краюшку хлеба на участь бродяжью по старообычаю, а он тебе, он! Миллиардами ахает! Нефть. Газ. Золотое дно Родины будто бородою чует.
Геолог…
Слово, неведомое ни хантыйскому, ни мансийскому, ни ненецкому языку, — сегодня это слово поется, рифмуется, на алых цветет полотнищах, звенит из колоколов репродукторов, идет в набор, отстукивается телеграфами, заселяется в самых дальних, глубинных чумах и стойбищах. Геолог. Нефть. Газ. Слова эти стали обыденными в этих широтах, как извечные, каждодневные: хлеб и вода. Он, геолог, свой в тайге. Он обжил тундру. Он возмутил реки. Он заварил здесь Мировую Обскую «уху».
«Пожалте к моему Шалашу! К моему Костру, современники!!»
повторяет случившийся ненароком «стишок» всей тайги старожитель и победно при этом глядит на парней. Так глядит, словно он-то и есть тот, из сказки петух, что вдруг взял да и снес им в ладонь золотое яичко. А что? Его край! Его берега.
Над Рекой, где-то вровень с гусиными кличами, перекрещиваются чашами изоляторов стальные опоры, провисают провода высокого напряжения. В прошлую навигацию этого не было. Было кумачовое «ЛЭП — КАК ХЛЕБ!» и голые берега.
А сейчас паучком копошится на вязи опор поднебесная чья-то судьба, комсомольская чья-то путевка. На семь ветров, на самые чистые свежие воздухи выписана.
— Погадай ему, — заспешил по карманам дедок, заприметив цыганку с колодой в руках, с шестилетком у юбки.
— Кому? — послюнявила пальцы цыганка.
— Во-о-он! К божьему ушку взбирается, — указывает на верхолаза дедок и протягивает подержанную рублевку.
Гадалка, как и во все века, — оптимистка:
— Сядет он, соко́л, не на голый кол. Сядет он, сокол, за свадебный стол… Два пульса горячих о нем содрогаются. Сердешный пульс на бело плечико урониться его созывает, казенный пульс железы к сердцу ему несет… Ордена, надо быть, — поясняет гадалка.
— Грамотная оракулка, — подмигивает ребятам дедок.
— Мой, шалопутный, тоже где-нибудь туто, — зашвыркала носом цыганка. — Разыскивать еду. Спал — и нефть эту саму во сне открывал…
— А тпррру… А аллюру не вскрикивал? — раскатывается старожил.
— Возьми свой постылый рупь! — взвинчивается цыганка. — Думала, ты пожилой гражданин, а ты — изгалятель!.. Где он, рупь?
Рубль между тем наглухо запропастился в бесчисленных юбках.
— Стихни. Утихомирись, — гладит повинный дедок цыганенкову голову. — Купи ему щиколатку в буфете. Лампасеек ли… Кем будешь — вырастешь? — ластится дед к цыганенку.
— Капитаном. Как дяденька, — указывает на старого корабельщика, выдает его присутствие востроглазый малыш.
Старожитель оглядывается и сникает.
«В меру ли возносил… возносился? — перебирает он в памяти свое толковище-беседование. — Бывалый же человек рядом слушал стоял. Испожизненный здешний речник…»
— Засиделся я с вами, — дарит дед по улыбке парням. — Вы на Реку смотрите… Впечатляйте носы! — словно бы расстилает он широким взмахом на их погляденье грядущие воды Ее и Ее берега.
Разостлал — и сам первый в тревогу ударился:
— Это что?.. Ребятушки… Капитан… У вас глаз потверже…