Под обрывистым глинистым крутояром, со следами паводковых недавних обвалов, горел высокий костер, а поодаль некие существа, похожие на рыжие пни, сорвавшиеся со своих корневищ, заделывали бесноватый танец. Среди этих невнятных кикимор просматривался человек. Похоже, девушка. Похоже, косынкой корабль призывала.
Место было глухое, от сел, пристаней удаленное — Капитан заспешил в рубку. Корабль сбавил скорость до самого малого и потихоньку начал подваливать к берегу. Пассажиры заполнили борт, волновались, гадали.
— Закончат вот танец, зажарят на этом костре, я прощай, молодость, — предсказал «Дуняшка», когда среди пляшущих и дико взывающих леших была явно опознана девушка.
По ее знаку танец померк. «Пни» присели, затем прилегли и начали выползать из своей рыжеватой коры. Ногами вперед… Обыкновенные ребятишки, девчонки. Целый отряд. Теперь они вместе с вожатой сбежали песчаной косой до урезу воды, махали, кто только что содранной с себя шкурой, кто — просто руками, восторженно голосили:
— От-кры-тье-е! От-кры-тье-е!
Близко к берегу Капитан не рискнул. Еще мель поцелуешь. Спустили шлюпку. Вскоре на корабле появилась вожатая — молодая хантыйка с возбужденной, горластой оравой своих следопытов. Доставили и «открытие» — тяжеленный, целехонький, без единой зазубринки-трещинки мамонтов бивень.
— Семи кораблям стреляла, и ни один не остановился, — оправдывалась перед Капитаном девушка. — Последний патрон израсходовала, — открывала она на погляд переломку-двустволку. — Говорю тогда: «Разводите, ребята, костер, натягивайте на себя мешки и пляшите. Корабль удивится и остановится».
— Там… Если копать… Если дальше копаться… Там, может, само мясо мамонтово лежит… Замороженное! — азартно выкрикивали следопыты, сверкая чумазыми рожицами.
— Давайте выкопаем, — расплылась старожителева борода. — На коклетки пропустим, съедим по коклетке — сразу мамонтовая сила прибудет.
Черноволосый коротышок между тем натянул на себя бумажный, из-под цемента, мешок, упрятался с головой и конечностями в его полую емкость, опять превратился в «пень». В мешке только прорезь для глаз, черта носа и рта, устрашительные усы прорисованы углем.
— Это я придумал, — глуховато доносится из мешка. — От комаров и от оводов…
— Как же ты пылью… цементом не задохнулся, эдак лихо отплясывая? — присел против прорезей дед.
— Мы их выполоскали, — бухтело в мешке.
Пассажиры щупали бивень.
Солнце в такую пору долго высматривает-выискивает над горизонтом укромную западенку. Схорониться на пару часов, подремать. На одной щечке спит в эту пору солнце. Второй стережется. Не проспать — петухов разбудить, шмелю крылышки обсушить, елке «свечечку» обогреть.
Оттого-то и белые ночи. Оттого на Реке и дивы…
Начинаются дивы всегда на изгарном закате, когда солнце — не солнышко уж, а всего от него косачиная алая бровь над хребтами Уральскими остается. Вот и она потихоньку смигнулась, упряталась. Над незабудковым простором воды распростерлось — вдали, впереди, между двух берегов — протяженное узкое облачко.
Солнце да облака, они — старые волхвователи, давние чудотворцы… Подожгло это облачко схоронившейся косачиною бровью, осияло недремною солнцевой щечкой — и взгорело нещадным румянцем, вспылало, оплавилось, до самой последней кудряшки, до самого тонкого перышка пронзилось закатом надречное длинное облачко.
Капитан перед вахтой обходит корабль.
Ночью вахты несут капитаны.
На корме собралось население от трех до семи. Тут же и цыганенок.
— Трави носовой! — отдает он команду и вослед ущемляет татарчонку-ровеснику нос.
Тот не скулит, не робеет. В свою очередь зажимает меж пальцев цыганское нюхальце и тоже по-уставному командует:
— Отдать носовой!
— Трррави носовой! — гундосит цыган.
— Отдать носовой! — пыхтит крепышок татарчонок.
Теперь до чьих-нибудь слез не расстанутся.
Самые малые, прильнув к зарешеченному барьеру, ограждающему борты, следят, не смигнув, подкрашенное закатом неистовство струй, выпирающих из-под винта.
— Как каша кипит, — находит сравнение один.
— Каша белая. Скажи, как кисель, — поправляет второй.
Гладит, походя, ребячьи головки наш Капитан.
Тихо, тихо смеркается.
Красные бакены, белые бакены — каждый сам по себе умница и «колдун». Сам определяет: светло на Реке или уже потемнело. Явись туман или ранние, от обложных туч, сумерки — каждый сам себя зажигает, сам по себе горит. Фотоэлемент. «Где ты, где, семи-радужный тятенькин керосин? С Кавказа везли, а по нефти плавали… Дивы!»