— Нет, он придет еще… Пожирует, пока везде вода есть, а потом пить захочет и придет.
— И не уйдет больше?
— Обязательно уйдет… Есть у него в лесу подружка… Как начнет она его звать — тут он и уйдет.
— А как она его будет звать?
— Как звать будет?.. А вот так: «Кырмурын ты мой, Кырмурын, — закричит. — Где ты ходишь, господин мой рогатый?! Как у меня весной народятся телятки!.. Маленькие, робкие лосятки… Кто их от волка, от рыси защитит? А у тебя рога крепкие!.. А у тебя копыта острые!.. У тебя уши чуткие!.. Сам ты храбрый и сильный! Приходи ко мне, господин мой рогатый!» Так вот каждое утро она будет кричать. Тогда и уйдет от нас Кырмурын. Насовсем уйдет.
После этого разговора стал Ермек по утрам прислушиваться: а не закричит ли Кырмурынова подружка?.. Но был он, надо сказать, большой засоня, и все проспал. Одним утром Кырмурын ушел в леса и больше не вернулся. Его позвала подружка.
Собрались ребятишки по смородину. Ермека тоже взяли. Под условием! Идти, мол, иди, а только в лесу шагу не смей от старших отставать. Подобулся он, взял алюминиевый котелок под ягоду, хороший котелок, боевой — дед Галим кашу из него на войне ел. Заложил туда Ермек горбушку хлеба — тронулась ватага.
Поначалу дело у них дружненько пошло. Лучше бы и не надо… Найдут добрый куст, окружат его, ягоду оберут и дальше всем табунком следуют. И вот попалась им заросль смородинная. Вся круговинка высокой крапивой поросла, а в крапиве смородинник. Такие-то сильные да богатые кусты выдались. Лист с них частью облетел — насквозь ягоду видно. У одного рука к славненькой кисточке тянется, и у другого. Глядишь, и споткнулись… Шлепки начинаются, плечишками друг друга запоталкивают. Третий тем моментом не зевает да скорей эту кисточку в свою посудину. Спор поднялся, шум… Один кричит; я эту кисточку первый увидел, а другой доказывает: я, мол, весь куст нашел. Надо, стало быть, и Ермеку самостоятельный куст искать. «Ладно, — думает, — такой ли я еще ягодки насмотрю… Удивляться будете!» Старшие завлеклись — и без внимания, что парнишки на виду не стало. Похваляются только один перед другим.
Ермек шел, шел по крапиве-то, и вдруг, откуда ни возьмись, заяц на него набежал. Быстренько бежал косой… Да сверкнул ему Ермеков котелок в зрачки — он и остановился. Поднялся на задние лапы — любопытствует. Он ведь, заяц, в других случаях преглуповат бывает. Воробей вспорхнет — он сломя голову, на чем только сердце в запазухах держится, побежит. А перед охотником с ружьем стойку делает. Как вот перед Ермеком сейчас. Ермек их, зайцев-то, до этого на картинках только видел. А все равно признал… Ну, умишко у него и сработал: «Дружок это мой! — думает. — Повидаться со мной прибежал…» И не успел он ему «здравствуй» сказать, как тот в сознание вернулся. Топнул лапой по земле, уши за спину да как задаст стрекача. Ермек за ним. Сапожишки просторные, хлябают — быстро в них не побежишь.
— Коян! — кричит. — Заюшка! Это я… Ермек!
Того, ясно дело, уж и след простыл, а Ермек все дальше и дальше в лес забирается.
— Не бойся меня… — уговаривает зайца. — Не убегай! Я бы тебе хлебушка дал, ушки бы тебе погладил. Ты разве не узнал меня? Погляди тогда, сколько у меня зубов много, — сразу узнаешь.
С этим разговором и убрался от своих. Зайца он больше не увидел, но все надеялся… Не за тем ли, думает, кусточком он меня поджидает. Проверит — к другому с этой же думкой спешит. Ну и заплутал! Определилось ему, что вот в этой стороне должны ребята быть, — туда и направился. Когда старшие-то схватились его, он уже краем болота, по кустам, версты за две ушлепал. Где искать? Куда бежать? Покричали поблизости — не отзывается. Часа два по кустам они лазили — нет парнишки.
Ни ягода им не мила стала, ни крапива не страшна. Нет Ермека. Исчез…
К поселку-то они еще смело подходили: отцы, матери в делянке, бабушки не враз взыщут… А то, что старших немедля известить, твердо помнят. Тут опять задержка вышла. Кому в делянку с этим известьем бежать? Поодиночке или вдвоем — робеют. Совещались, совещались — решили все идти. Миновали поселок — и бегом!
Вот уже видно стало, как дерева валятся. Дрогнет березынька, и поведет ее, поведет потихоньку в наклон. Быстрей, быстрей, быстрей разгон, слышишь, как в подрубе она хряскает, как белая мякоть ее рвется, как лист свистит… Сгрудились ребятишки пугливой стайкой на прошлогодней вырубке и жмутся. Кто насмелится выговорить, что Ермека потеряли? Издали и приметил их из своего седла Галим. И по тому, что прибежали они из поселка полным составом, и по тому, как несмело несли их ноги, по частым остановкам, по пришибленным тревогой фигуркам определил Галим: неладно в поселке. И не в первый ли раз сбежала добрая улыбка с его лица.
— Зачем пришли? — спросил он их прямо с ходу. Молчат.
— Что случилось? — еще тревожней сделался его голос.
— Ермек потерялся, — пискнул кто-то из стайки, и все они тесней прижались друг к другу.
— Где?
— У болота, на смородине…
— Жолбарыс! — крикнул Галим собаку и протянул лошадь плеткой.
Взвились из-под копыт гарь и зола после жженых сучьев, распласталась над пнями тигроватой масти собака, напуганные криком и топотом, умолкали в деляне топоры и пилы.
Через малое время скакали отсюда конные, бежали пешие, и все туда, к болоту, к смородиновой заросли.
Если бы догадался кто из них разбить верховых на отряды да по разным сторонам разъехаться — может, и разыскали бы они Ермека. А так просуматошились, протолкошились след в след дотемна на одном пятачке.
— Ищи, Жолбарыс, ищи, родной! — твердил Галим собаке и хрипло кричал в затемненный лес. — Ерме-е-ек! Ерме-е-ек!
— Ерме-е-ек! Ерме-е-ек! — отзывались ему лесорубы. Съезжались они, разъезжались — ночь, она ночь и есть.
— Ищи, Жолбарыс, ищи!!
Умная собака виновато виляла хвостом, искала в темноте человеческие глаза:
«Разве ты забыл, хозяин, что я плохо причуиваю, что я глазами беру?.. Не один раз, много раз я метал под твои ноги огневые пушистые тушки лисиц, настигал переярков-волчат. Верно я служил тебе, хозяин, а сейчас, что хочешь со мной поделай! Не чую я Ермека…»
В полночь спешился Галим, присел на валежину и замер. Тишь. Темнота. Облепили комары выдубленную на солнышке шею, осыпали большие натруженные руки, но не тревожат его их пронзительные жала. «Ермек… маленький мой внучек… Куда спрятали тебя сибирские леса?.. Где укрыла тебя темная ночь?»
Лизнул Жолбарыс теплым языком Галимовы щеки — соленые они… Тревожный у них вкус.
Нацелился пес в далекую мигучую звездочку и тоскливо, по-звериному завыл.
Лес — он чуткий! Лес — он прислушливый! Он догадливый — лес. Стоило Ермеку помянуть про заячьи ушки да посулить зайцу хлебушка — маленькая птичка, красногрудка, сразу же смекнула:
«Этот мальчик ищет Сказку!»
Еще не выбрался Ермек из чернотальников, а на опушке светлого леса стало известно:
«Сюда идет мальчик. Он ищет Сказку».
Наглядел пестрый дятел звонкий сухой сучок и пустил по округе мелкую дробь. К основанию сучка клювом бьет — дробь глухая, утаенная получается, к вершинке перескочит — словно серебряный колокольчик там разыщет:
«Слушай, зеленый светлый лес! Слушайте, зверушки и пичужки! Сюда идет мальчик — он ищет Сказку».
И затаился лес. В тысячи зорких глаз смотрит он на маленького Ермека. Смотрит ветка, смотрит ягодка, приподнимается на лапках полосатый бурундучок, шевелят желтенькими ресничками цветы, прободала прошлогодний лист коричневая головка грибка.
«Тише! Тише! — шепчут листы и травы. — Мальчик ищет Сказку».
Идет он без топора, без ружья, без рогатки… Несет он в руках старый дедушкин котелок… В котелке горбушка хлеба и ягоды — так только за сказками ходят. Слушайте, что выскрипывает лесная Ведунья — Береза дозорная:
«Ррезонно ррассудили. Сказки всегда живут в березовых лесах. Ищи, каррапуз, ищи…»
«Тише, тетенька, тише, — залопотали маленькие осинки. — Пусть ищет!»
И опять все поглядывают. Вот Ермек наклонился за чем-то к земле…
«Тетенька… — шепчут маленькие осинки. — Чего он там нашел? Сказку, да?»
«Нет, — чуть скрипнула Береза-Ведунья. — Это барррсучья порррыть. Корррешки барсук рррыл…»