Дино Динаев
Учитель афганского
Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
1. Когда солнце будет скручено,
2. и когда звезды облетят,
3. и когда горы сдвинутся с мест,
4. и когда десять месяцев беременные верблюдицы будут без присмотра,
5. и когда животные соберутся,
6. и когда моря перельются,
7. и когда души соединятся,
8. и когда зарытая живьем будет спрошена,
9. за какой грех она была убита
10. и когда свитки развернутся,
11. и когда небо будет сдернуто,
12. и когда ад будет разожжен,
13. и когда рай будет приближен, -
14. узнает душа, что она приготовила.
1
«Отменен ЕГЭ по Православию. Официальные органы не склонны связывать это с многочисленными убийствами преподавателей-священников».
«Силовые структуры города-государства Москвы опровергли слухи о случаях коллективного людоедства в одной из префектур».
«Несмотря на участившиеся случаи беременности старшеклассниц, Министерство образования настаивает на повышение возраста учащихся начальной школы до 23-х лет».
Зима в этом году начиналась вяло. Снег шел, словно по долгу службы. Выпадал и сразу таял. Город уныло блестел мокрым асфальтом. Так подкатил Новый год, ничем не предвещаемый, не хрустящий снежком, не пахнущий апельсинами. Обычный день в череде других.
В преддверии непраздничного праздника двое старшеклассников, вернее, будущих выпускников, нехотя направлялись на дополнительное задание, которое классный руководитель проводила дома.
— Убили бы ее что ли, — в сердцах вырвалось у Равиля.
— Кого? — Елка, поднимающийся по лестнице первым, даже остановился, так что Равиль, чтобы не упереться в него, тоже должен был встать.
Подростки прислонились к перилам. Им было по 17 лет, но Равиль выглядел старше. Коренастый, крупные руки. Елка смотрелся более инфантильно, но безусые мальчишечьи лица выдавали обоих.
— Анну Ильиничну! Кого же еще?
— А чего?
— А ты считаешь нормальным таскаться к ней на каникулах?
— Не хочешь, не ходи.
— Тогда двойку поставит, и из школы выпрут.
— Вот видишь. Тогда иди и занимайся! Разнылся.
— Да кто ноет?
Они лениво попрепирались. На самом деле, им не хотелось ни препираться, ни сидеть в душной квартире классного руководителя. Новый год на носу. Вери Кристмасс опять же. Рождество. (Примеч. Согласно постановлению правительства Рождество праздновалось по католическому календарю).
Но делать нечего. Выпускной класс диктует свои правила. Подростки, пихаясь, поплелись дальше по лестнице.
Класснуха жила на 4-м этаже. Этажом ниже открылась дверь, крытая облезлой филенкой. Сейчас такие только у законченных алкашей. И вышел такой же облезлый мужик. Непознаваемого, как и у всех алкашей возраста. Уныло длинный, сутулый, словно он не мог достойно носить свой рост. И абсолютно седой. В руке у него было помятое мусорное ведро, и он крайне неудачно влез перед ними на лестницу.
Он стал взбираться по ней с такой натугой, словно альпинист на Эверест. Из груди наружу прорывалось сиплое дыхание, как будто внутри скрывался еще один человек и пытался продышаться сквозь собственное дыхание длинного.
Его шатало по всей ширине лестницы, от него разило маразматическими запахами спирта и застарелой закуски, и обгонять его было западло. Подростки решили перекурить. Все, что угодно лишь бы не тащиться за ходячим ароматизатором.
Длинный дотащил задницу до лестничной площадки и к удивлению пацанов прошаркал к нужной им квартире. А они то думали, что во всей вселенной никому кроме них старая карга не нужна.
— К класснухе поперся, двоечник! — подростки прыснули.
Они курили, обильно сплевывая на пол. Удовольствие прервала синявка лет шести. Одетая в донельзя грязное пальтишко, давно потерявшее цвет, она вдумчиво ковыряла в носу, пристально разглядывая пацанов. Глаза были словно оловянные, неподвижные и тоже обесцвеченные.
— Чего уставилась? — окрикнул ее Елка. — Вали отсюда!
— Вы все умрете, — невнятно произнесла она.
— Чего?!
Синявка, разом потеряв к ним интерес, запрыгала по лестнице на одной ноге.
— Подъезд уродов! — сказал Елка, и Равиль с ним согласился.
Длинный дотащился до двери и нажал на звонок, дребезг которого иногда снился пацанам в кошмарных снах. Изнутри прошаркали ответные шаги, дверь со скрипом разлепилась, выпуская наружу хорошо поставленный голос, заставивший пацанов скривиться как от зубной боли.
— Стасик, дорогой, здравствуйте!
В ответ тихий голос с сильными просительными нотками.
— Теть Ань. Червонец. Отдам, честное слово.
— Стасик, дорогой, мне, конечно, не жалко, но вы еще с прошлого раза мне должны остались.
— Все отдам!
— Ну, хорошо. Только учтите, это в последний раз.
— Наверняка губы поджала! — сплюнул Елка. — Как она меня достала! Грохнули бы ее прямо сейчас, и заниматься бы не пришлось!
Старуху должен был убить Сохраб.
Кто же еще? Джавад убивал только девушек, перед эти насилуя их. Феридун и Вахид отличные стрелки, но устраивать стрельбу в центре города неудачная мысль. Незаслуженно повезло старухе, Сохраб лично перережет ее хлипкую шею. Квартиру они потом оформят. Точнее, квартира уже на оформлении. Она уже продана, и даже перепродана.
Сумиты, не таясь, подъехали к дому. Мочить бабушку по месту никто не собирался. Она должна была сама выйти, сесть в машину. И исчезнуть, как ослиная моча на солнце.
Сохраб поднялся в квартиру. Сумиты знали, что старуха живет одна. Бандит позвонил, с той стороны затопали сухие ножки, и дверь без задержки распахнулась. Простота хуже воровства.
Старушка уставилась на незнакомого мужчину сквозь очки. Надо будет снять, а то на выходе лезвие может уткнуться в дужку.
— Вам кого?
— Тэбя!
Сохраб втолкнул ее широкой, словно лопата пятерней. Шагнул следом, захлопывая дверь.
— Что вы делаете?
Он подтолкнул ее.
— Пэрэоденься! Гости поедыш.
Войдя в комнату, Сумит неожиданно для себя обнаружил еще двух нежданных свидетелей. Дети.
— Сидет тихо! — прикрикнул Сохраб.
— А че ты орешь? — спокойно спросил Елка и, обращаясь к учительнице, спросил. — Это что ваш родственник?
В женщине взыграл педагог.
— Нельзя так разговаривать с взрослыми, Елков!
Она поняла, что представления не имеет, что это за тип без спросу ввалился в ее квартиру.
— А вы кто? Что вам надо?
— Одэвайс, с нам поедиш.
— Что, в зоопарке день открытых дверей? — встрял Елка.
Сохраб сверкнул на него черными очами.
— Заткнис, а!
— Сам заткнись!
— Ты ишак!
Сохраб обошел стол с намерением вытащить пацана из-за стола.
Равиль, доселе молчавший, поднялся. Квадратные плечи, крупные кулаки, смелый взгляд. Сумит пожалел, что нож и пистолет остались в машине, он положил бы пацанов прямо здесь. То, что они еще дети, никакого значения не имело. Они не дети, а бараны, которых надо прирезать. Вернее, барашки. Сохраб ухмыльнулся.
— Зачем сорится, дарагой? Мы все поедим гости.
— Никуда мы с тобой не поедем. Вали отсюда подобру-поздорову, — вдумчиво произнес Равиль.
Он никогда не кричал. Даже перед драками, в которых был большой мастак, сначала расставлял все по полочкам, выяснял, кто и за что должен получить, а уже потом бил так, что мало не казалось.
— Зачем грубиш?
Сумит по блатной привычке остановился напротив Равиля. Взрослый сильный мужик, плечи под гладкой кожаной курткой. От него так и веяло опасностью.
Прочувствовав момент, Анна Ильинична прошептала:
— Прекратите, здесь же дети. Немедленно уходите из моего дома!
От бабки противно пахло нафталином.
— Молчи, женщына! — сумит небрежно взял старушку за лицо и отодвинул.
Елка возмущенно взвизгнул, а Равиль визжать не стал и вообще не стал терять времени, базар был окончен, и дал сумиту с правой. Удар не профессиональный, таким человека надолго из строя не вывести, но, учитывая, что Равиль до 15 лет наравне с взрослыми вкалывал в деревне, довольно болезненный.