Я подумал, не струится ли музыка, на самом деле, вверх.
— Ясно. Спасибо вам. Непременно буду высматривать Цезаря.
— Очень это нам поможет, — услышал я, начав свой обратный путь по грунтовой дорожке, куда указывала нитка, которую я сматывал по ходу дела.
Добравшись до второго уровня, я повернул за угол и резко остановился.
Нить перерезали. Остатка ее не было видно. Я хорошо знал, где я нахожусь: значит, мой незримый противник не намеревался помешать мне вернуться, он просто хотел напомнить о своем присутствии. И мрачной же была его визитная карточка!
И снова мне послышалось слабое эхо бестелесного смеха.
Я переоделся и занял свое место, где было велено — позади Моншармена и Ришара, в заднем ряду ложи № 5. Пока новые директора раскланивались и распушали перышки перед публикой, в полной мере наслаждаясь собственным дебютом, я мог ясно разглядеть сцену. Но дурные предчувствия не оставляли меня. Я пробрался перед этим за кулисы и обнаружил, что все в совершенном порядке. Я запугал беднягу Леонара так, чтобы он глаз не сводил с реквизиторского стола в следующие четыре часа. Кордебалет радостно гомонил, словно стадо гусей, хористки натягивали трико и поправляли парики, Ла Сорелли распевалась в своей гримерной.
Я дерзнул спросить, не доходили ли до нее какие-нибудь слухи.
— Ха! Мне даже прислали письмо с угрозами.
— Можно взглянуть?
— Я его выбросила, — пренебрежительно фыркнула она и добавила: — Я их все время получаю. Сорелли, не пойте сегодня! У вас в горле жаба! Ха! — Она снова рассмеялась. — Это все заговор клаки. В Ла Скале было то же самое. У Ла Сорелли жабы не бывает.
— Чьей клаки?
— Этой шлюшки Дааэ, разумеется. Думают устроить ей карьеру через мой труп! — ее смешки напоминали тявканье маленькой собачки, но она не собиралась позволить себя запугать. Кристин Дааэ была ее соперницей, и как бы ей ни угрожали, Ла Сорелли намеревалась выступать.
— Создается впечатление, что вы что-то задумали, — заметил Понелль, направляясь в яму, увидев, как я озираю зрительный зал из-за кулис.
— Может быть, и задумал, — только и ответил я. Я попросил его извиниться за меня перед Леру. Глаза его расширились от удивления, но он ушел, не пытаясь добиться от меня объяснений.
Со своего обзорного пункта между Ришаром и Моншарменом я приметил в ряду М миниатюрную женщину, одежда которой как будто бы была с чужого плеча. Она потрясенно оглядывала зрительный зал, вертя головой во все стороны, бурно жестикулировала и оживленно комментировала увиденное своему компаньону, который тоже смотрелся тут явно не на месте.
— Моя консьержка! — рассмеялся Ришар, указывая на женщину своему партнеру. — С завтрашнего дня она будет отвечать за Большой левый ярус. Я подумал, что стоит сначала пригласить ее в оперу, хоть один раз в жизни, бедняжку.
Я вскочил за их спинами, как будто меня ударили в лоб молотком. Ну конечно! Его жертвой станет замена мадам Жири — и я ни на миг не сомневался, что ему прекрасно известно, кто это. У Ноубоди в каждой стене были уши.
Я быстро осмотрел зрителей, окружавших ничего не подозревающую консьержку. Все выглядело, как должно. Люди с обеих сторон от женщины, позади нее и спереди шушукались меж собой или проглядывали программки. Если где-нибудь не залег укрытый убийца с винтовкой, мне показалось, что она в безопасности. Я опустился в кресло.
Под разрозненные аплодисменты в яму спустилась первая скрипка, гобой издал «ля», и за ним последовали остальные инструменты.
Команда, управлявшая Каллиопой, тремя этажами ниже приглушила свет, и появился сам Леру, которого встретил теплый прием. Он поклонился, достал дирижерскую палочку и знакомо постучал — тап-тап-тап.
Все шло нормально. Первый акт имел большой успех. Великий Решке в роли Фауста тщился познать тайны жизни, и Плансон явился в роли Мефистофеля в яркой вспышке алого света сквозь люк, чтобы предложить ему сделку. Публика с восторгом требовала повторять арии на бис. Музыка Гуно, хоть и слишком слащавая, на мой вкус, была все-таки шагом вперед, по сравнению с Мейербером.
Мои компаньоны, к моему раздражению, не переставали тараторить вполголоса, как сороки, поздравляя себя по тысяче мелких поводов, не последним из которых было противостояние Призраку.
— Так и знал, что вся эта история — глупость, — благодушно шелестел Моншармен, его шепот, наверняка, был ясно слышен в ложах с обеих сторон.
— Совершенно пустое, — монотонным баском отвечал другой.
Я же прекрасно знал, что неприятности начнутся только во втором акте, когда появится Маргарита. Но я ошибся. Открывающий хор, знакомый настолько, что кажется, будто он существовал от начала времен, как и «Крысиная песня» Мефистофеля прошли отлично, и Плансон, ничего не скажешь, был в голосе. Ла Сорелли производила неплохое впечатление, играя роль, с которой публика в первую очередь связывала ее, и я и оглянуться не успел, как занавес опустился.