Наиболее отважные участники выступали как Адам и Ева, или леди Годива, соблюдение приличий и необходимый декор обеспечивали густые длинные локоны и крупные фиговые листки (очевидно, предполагалось, что Адам и Ева были представлены после Падения). Меня поражало sang-froid[66] республиканских гвардейцев, стремившихся сохранять каменную неподвижность среди всех этих не знающих удержу искушений, в то время, как их безжалостно пихала и толкала беснующаяся толпа.
Некоторых участников я узнал, несмотря на вычурные платья (или, скорее, благодаря им). Моншармен и Ришар явились на бал одетыми Безумным Шляпником и Мартовским Зайцем соответственно, причем, как я подозревал, без малейшего намека на иронию. Меня ничуть не удивило, что члены кордебалета, в том числе озорница-Жамм и ее соперница Мег Жири, вырядились в свои обычные пачки, не желая терять возможность демонстрировать ладно скроенные ножки толпе почитателей на непривычно близком расстоянии.
Театр заполнила такая масса людей, что они едва могли двигаться, а бурлящий разгул цвета способен был задеть самолюбие Дега, если бы он попал на маскарад. Впрочем, к слову сказать, можно было не сомневаться, что среди гостей присутствовал не один художник, который непременно попытался бы воплотить эту сцену на холсте, если бы только сумел вспомнить собственные впечатления через день-другой. Сплошной гул, перемежаемый возбужденными криками и смехом, легко заглушал музыку маленького оркестра, расположившегося на верху Большой лестницы. Только звукам барабана или трубы время от времени удавалось прорвать этот шум.
Жара была устрашающая, несмотря на громадные размеры фойе — можно было подумать, что некий одурманенный разум решился скрестить Пэддингтонский вокзал с древнегреческой гробницей и украсить результат мозаиками из Равенны. Тем не менее, неисчислимое множество человеческих тел, надушенных всевозможными парфюмерными продуктами, одаривало обоняние невообразимыми впечатлениями, подобные которым возможно было бы получить разве что во взбесившейся турецкой бане. Потом исходили даже те, кто предусмотрительно явился на бал более-менее обнаженным. И все-таки нельзя было позабыть, что все здание именно для подобных мероприятий и предназначалось.
Довершали картину царившего вокруг хаоса две нимфы, облаченные в тоги, задачей которых было, стоя на двух расположенных один напротив другого балконах над бесформенной толпой, методично высыпать в суету и пестроту внизу щедрые горсти конфетти, которые они вычерпывали из широких, неглубоких чаш, висящих у них на талиях. Они исполняли свои обязанности без малейшего проявления эмоций, с чисто тевтонской добросовестностью, а в результате, тучи красных, синих, желтых, розовых, белых и зеленых кусочков бумаги сыпались на обезумевших гостей, попадали в открытые рты, застревали в причудливых прическах и прилипали к влажным обнаженным плечам.
Держа данное ей слово, я не спускал глаз с одной дрезденской пастушки, принарядившейся в небесно-голубой лиф и желтую юбку, прошитые алым узором. Дрожа, пробиралась она сквозь толпу, сжимая в руках большой пастушеский посох. Давку вокруг она не замечала и двигалась, словно в трансе, лишь иногда мимолетно поворачивая голову в одну или другую сторону. На преследовавшие ее кокетливые замечания и намеки она не обращала внимания, только резко отворачивалась, услышав очередное особенно наглое предложение. Бедняжка Кристин! Куда же она направлялась? Увы, она не имела ни малейшего представления, хотя явно пребывала в убежденности, что рок преследует ее по пятам.
Некоторое время спустя я заметил, что не я один следовал за Кристин. Высокий Пьеро в клоунской маске, с набеленным лицом и темной слезой, старательно прорисованной на левой щеке, на моих глазах стремительно прорывался по направлению к пастушке. Не он ли — моя добыча? Я двинулся вперед со всей возможной скоростью и убедился, что недооценил плотность толпы, пробиться сквозь которую было не легче, чем сквозь кирпичную стену.