— Боже, кто тебе это сказал?
— Мама.
Но разговоры о маме все еще не приветствовались.
— Не надо так делать, — сказал папа. — Если с тобой заговорит незнакомец, просто скажи мне.
Но не только чрезмерная отцовская опека была причиной моего уединения. Я ведь была приезжей, поэтому все равно не знала, где собираются местные дети. На острове ходил рейсовый автобус, но его расписание, кажется, менялось как раз в тот момент, когда я начинала в нем разбираться.
В итоге большую часть времени я просто сидела на диване, переключая каналы или слушая музыку, и старалась игнорировать урчание живота под дорогими шмотками.
Изнывая от одиночества, я стала в красках фантазировать о маминой солонине и сэндвичах с беконом. Потом в своих мечтах я переходила к английскому завтраку — скрэмблу на поджаренных тостах из содового хлеба. Я, как ни странно, вспоминала даже ее рагу со свининой и почками, хотя раньше от одного вида крутило живот.
Приливная тоска по дому уносила меня от мыслей о еде к воспоминаниям о маминых ежедневных домашних ритуалах: как по утрам она ставила чайник, спрашивала, сколько я буду сосисок, и включала «большой свет» на потолочном вентиляторе. Я почти что надеялась, что сейчас поверну голову, и она будет стоять в самом темном углу и скажет что-нибудь, вроде: «Иди поиграй с Клири, пока я мою полы» или «Ты будешь мороженое так или с вафлей?» или «У тебя чашка стоит слишком близко к краю».
Я скучала даже по тому, как она на меня ругалась. Как только остров потерял все очарование новизны, меня начало раздражать, что папа совсем не делает мне замечаний, когда я разношу грязь с улицы по всему дому или выскакиваю под ледяной дождь без плаща. Хоть бы раз что-нибудь сказал, и мне сразу полегчало бы! Что-нибудь в духе маминых причитаний: «Ты себе почки отморозишь, если так пойдешь на улицу». Или спросил бы: «И сколько ты еще собираешься смотреть телевизор?» Или потрепал бы за плечо, одновременно нежно и осуждающе: «Ты такая непутевая. В могилу меня сведешь».
Всякий раз, когда желание вернуться к маме достигало пика, папа приходил домой и разговаривал со мной в той неподражаемой взрослой манере, которая заставляла меня самой себе дивиться: что я, с ума сошла — скучать по маминым покровительственным проповедям о третьем мире?
— Ты когда-нибудь замечала, что девяносто процентов людей поливают грязью тех, с кем работают? — спрашивал он.
— Замечала, — врала я.
— Ну конечно. Все постоянно жалуются: «Не могу поверить, что ее повысили» или «Такой-то такой-то из моего отдела с самого начала меня невзлюбил». Неудивительно, что экономика в заднице. Никто не работает, все собачатся с коллегами!
Я сочувственно цокала языком, потому что понимала: это способ сказать, что он снова просидел весь вечер в пабе и никуда не устроился. Потом я обязательно делала комплимент его «костюму для собеседований»: деловой рубашке с засученными рукавами, как у политика во время кризиса.
— Спасибо, — говорил мне папа, становясь одновременно серьезным и нежным. — Только навсегда запомни: встречают по одежке, а провожают по уму. Будь начеку, никогда не упускай возможности и оставайся энергичной! — Он потянулся за пустым пакетом чипсов. — Давай представим, что я провожу собеседование на должность Главы Отдела Поедателей Чипсов.
— Там ничего нет, — произнесла я скорбно, потому что таким образом уже я признавалась, что вылизала упаковку, когда его не было дома.
Папины глаза светились.
— Неважно! Давай, убеди меня, что ты создана для этой работы.
— Ну…
— Давай! Я видел уже кучу кандидатов. Тебе нужно вбить мне в голову мысль, что ты лучше всех.
— У меня большой опыт поедания чипсов.
— Нет, не то. Когда ты прямо говоришь о своих достоинствах, ты навязываешься. Надо помягче. Относись к каждому человеку так, будто он — это отдельная страна со своей культурой. Нельзя ко всем применять одну и ту же методику.
Когда папе в очередной раз не удалось устроиться на работу, мы переехали к нашей хозяйке, Маргейд, и ее бесхвостым котам, чтобы сэкономить на арендной плате.
С тех пор как мы покинули дом, я ни разу не плакала из-за мамы, но я ревела белугой, когда папа сообщил: «Уже некоторое время мы с Маргейд состоим в определенного рода „отношениях“. И теперь, как выразился бы Филип Ларкин[17], „пора пустить лодку нашей любви по волнам сурового быта“». Несколько дней подряд я ходила с опухшими от слез глазами и вся в соплях.
17
Филип Артур Ларкин (англ. Philip Arthur Larkin, 1922–1985 гг.) — британский поэт, писатель и музыкальный критик. (Прим. пер.)