Одолеваемый такими мыслями, Гнус поднялся до конца узкой улички, застроенной домами с готическими фронтонами, к церкви, вокруг которой бушевал форменный ураган, и, придерживая руками распахивавшуюся шинель, стал снова спускаться под гору. Затем он свернул в переулок и в нерешительности остановился у одного из первых домов. Здесь по обе стороны двери были прибиты деревянные ящики, в которых за проволочной сеткой висели афиши «Вильгельма Телля». Гнус прочитал афишу в одном ящике, затем в другом. Наконец он решился и, боязливо озираясь по сторонам, прошел через подворотню в прихожую. Ему показалось, что за маленьким окошком, освещенным лампой, кто-то сидит; от волнения он плохо видел. В этом злачном месте он не был уже лет двадцать, и его грудь теснила тревога властелина, покинувшего свою страну: а что, если его не узнают, по незнанию неуважительно обойдутся с ним, заставят почувствовать себя простым смертным?
Он стоял перед окошком, негромко покашливая. Но поскольку ответа не воспоследовало, постучал согнутым указательным пальцем. Из окошка высунулась голова кассира.
— Что прикажете? — хрипло осведомился кассир. Сначала Гнус только шевелил губами. Они уставились друг на друга, он и отставной актер с бритой синей физиономией и приплюснутым носом, на котором красовалось пенсне. Гнус едва выдавил из себя:
— Вот оно что! Вы, значит, ставите «Вильгельма Телля». Отличный выбор.
— Уж не полагаете ли вы, что нам это доставляет большое удовольствие? — отвечал кассир.
— Нет, я ничего такого не полагаю, — поспешно заверил Гнус, испугавшись, что этот разговор заведет его слишком далеко.
— Билеты не расходятся. А по контракту с городом мы обязаны ставить классические вещи.
Гнус счел, что уже пора представиться.
— Учитель местной гимназии Гну… Нусс.
— Очень приятно. Блуменберг.
— Я охотно посетил бы вместе со своим классом представление классической пьесы.
— Превосходно, господин профессор. Не сомневаюсь, что это известие чрезвычайно обрадует нашего директора.
— Но… — Гнус поднял указательный палец… — это должна быть одна из тех драм, которые мы изучаем в гимназии, а именно, я бы сказал, — «Орлеанская дева».
У актера отвисла нижняя губа, он поник головой и с грустной укоризной исподлобья посмотрел на Гнуса.
— Весьма и весьма сожалею, но эту пьесу нам пришлось бы репетировать заново. Неужели Телль так-таки не удовлетворяет вас? Право, весьма подходящая пьеса для юношества.
— Нет, — отрезал Гнус. — С Теллем ничего не выйдет. Нам нужна Дева. И к тому же, — настоятельно прошу вас обратить внимание, — Гнус с трудом перевел дух, так у него билось сердце, — чрезвычайно существенно, кто будет исполнять роль Иоанны. Это должна быть большая артистка, которая сумеет, собственно говоря, именно показать ученикам все величие Девы.
— Ну, разумеется, разумеется, — немедленно согласился актер.
— Перебирая в уме всех актрис вашей труппы, о которых мне пришлось слышать наилучшие и, надо думать, справедливые отзывы…
— Ах, что вы говорите!
— Я остановился на фрейлейн Розе Фрелих.
— Как вы изволили сказать?
— Роза Фрелих. — Гнус затаил дыхание.
— Фрелих? Да у нас нет такой актрисы.
— Вы в этом вполне уверены? — бессмысленно переспросил Гнус.
— Позвольте, я ведь не сумасшедший.
Гнус уже не смел поднять глаза.
— Тогда я, право, даже не знаю…
Актер поспешил к нему на помощь.
— Здесь, видимо, какое-то недоразумение.
— Ну да, да, — потвердил Гнус с ребяческой благодарностью. — Прошу прощенья.
И начал с подобострастными поклонами отступать к двери. Кассир оторопел. Потом спохватился и крикнул:
— Господин учитель! Мы ведь еще не обсудили всех подробностей. Сколько вам нужно билетов? Господин учи…
В дверях Гнус обернулся; его губы скривились в боязливую улыбку:
— Еще раз прошу прощенья.
И сбежал.
Сам того не замечая, Гнус спустился под гору, к гавани. Здесь раздавались тяжелые шаги грузчиков, перетаскивавших мешки, и протяжные крики рабочих, лебедками поднимавших эти мешки в верхний этаж амбаров. Пахло рыбой, смолой, маслом, спиртом. Мачты и трубы вдали на реке уже подернулись сумеречной пеленой. Среди всей этой сутолоки и делового оживления, еще возросшего перед наступлением темноты, бродил Гнус со своими неотвязными мыслями: зацапать Ломана, найти актрису Фрелих.
Его то и дело толкали дюжие мужчины в английских костюмах с накладными в руках, грузчики кричали ему: «Берегись!» Всеобщая спешка захватила и его; сам не зная, как это случилось, он нажал ручку двери, на которой было написано: «Контора по вербовке матросов» и еще что-то по-шведски или по-датски. Все помещение было завалено связками канатов, ящиками с морскими галетами и маленькими, остро пахнущими бочонками. Попугай закричал: «Прощелыга!» Одни матросы пили, другие, засунув руки в карманы, гурьбой обступили какого-то рыжебородого верзилу. Наконец верзила выбрался из тучи табачного дыма в глубине помещения, стал за стойку, так что свет от жестяного фонаря на стене залил его лысую голову, оперся ручищами о край стойки и спросил:
— Что вам от меня угодно, сударь?..
— Дайте-ка мне, — не задумываясь, отвечал Гнус, — входной билет в Летний театр.
— Чего вам? не разберу, — переспросил рыжий.
— Билет в Летний театр. На объявлении у вас в окне сказано, что здесь продаются билеты в Летний театр.
— Не пойму, что вы там толкуете, сударь. — Рыжий даже рот раскрыл от удивления. — Да ведь зимой-то Летний театр не играет.
Гнус стоял на своем.
— Но ведь у вас в окне висит объявленье.
— Ну и пусть его висит.
Не успел он это выпалить, как уже раскаялся, что проявил недостаточное уважение к господину в очках, и стал думать, как бы поубедительнее обосновать, почему сейчас закрыты летние театры. Для облегчения этой кропотливой умственной работы вербовщик легонько поглаживал стол своей рыжеволосой ручищей. Наконец его осенило:
— Да ведь всякий дурак понимает, что зимой нет летних театров.
— Я бы попросил вас, любезный… — надменно оборвал его Гнус.
Рыжий позвал на помощь:
— Эй, Генрих, Лоренц!
Матросы подошли.
— Не пойму, что с ним делается, вынь да положь ему Летний театр.
Матросы жевали табак. Теперь они вместе с вербовщиком уставились на Гнуса так, словно он явился из невесть каких дальних стран, из Китая, например, а им надо понять, что он такое говорит. Гнус это почувствовал и решил, что лучше поскорее отсюда убраться.
— Тогда, по крайней мере, скажите мне, любезный, играла ли прошлым летом в вышеозначенном театре некая Роза Фрелих?
— Да я-то почем знаю? — Рыжий вконец обалдел. — Что я, с циркачками шляюсь, что ли?
— В таком случае не откажите в любезности сообщить мне, может быть, эта дама — так сказать — собирается в текущем году порадовать нас своим искусством?
Вербовщик испугался: он уже ни слова не понимал. Зато один из матросов догадался:
— Ишь какие пули отливает; да он тебя дурачит, Питер.
Матрос закинул голову и разразился оглушительным хохотом, широко разинув черную пасть. Остальные присоединились к нему. Вербовщику отнюдь не казалось, что господин в очках дурачит его, но теперь уже дело шло об его авторитете перед клиентами — людьми, которых он поставлял капитанам вместе с галетами и джином. Он разыграл приступ ярости, весь налился кровью, хлопнул кулаком по столу, потом повелительно вытянул вперед указательный палец:
— Сударь! У меня работы по горло, и валять дурака мне не досуг: вот бог, а вот порог!
Поскольку ошеломленный Гнус не двигался с места, вербовщик собрался выйти из-за стойки. Гнус быстро открыл дверь. Попугай крикнул ему вслед: «Прощелыга!» Матросы громко ржали. Дверь захлопнулась.
Он завернул за ближайший угол, очутился на тихой уличке и стал разбираться в происшедшем.