Целую, Женя.
P.S. От Полинки тебе большой привет! И от Льва тоже. Мы сейчас все вместе, втроем, готовим глинтвейн. Он только что назвал тебя матросом, который реставрирует старинную мебель. К чему бы это?»
Я закончил чтение и опустил письмо. Стоявшая рядом Вера, все это время деликатно молчавшая, также молча взяла меня за руку. За другую, свободную. Я нежно сжал свои пальцы на ее кисти.
— Как ты? — спросила она.
— Сносно, — послушно отчитался я, глубоко вздохнув.
— Ты будешь ей отвечать?
— Почему нет? Отвечу.
— Думаешь, стоит? Она ведь может начать спрашивать…
— Рано или поздно она все равно узнает.
— Но мне кажется, лучше поздно, чем рано… Уж точно не сейчас. Тем более, пока что это тайна следствия. Ты подписывался.
— Помню, — я сел, ко мне тут же подбежал Агат и сунул свою умную морду под руку: мол, гладь давай. — Но ты права. Я постараюсь избежать этой темы при нашей следующей встрече. Если таковая и в самом деле состоится. Но знаешь, что странно?
— Нет, — жена села рядом: в последнее время она вообще стала слишком часто копировать мои жесты и движения. — Что?
— Она не верит. Мне так кажется.
— Не верит, что все закончилось?
— Нет. Она до сих пор не верит, что его больше нет. И поэтому избегает этой темы. Хочет узнать правду. И одновременно боится ее.
— Она успокоится.
Лев не сразу решился заговорить со мной. Хотя с того момента, как рыдающая Женя выбежала из палаты, прошло уже минут пять, лицо моё так и не приняло сколько-нибудь близкий к естественному оттенок. Щеки горели, как после пощечины, на лбу выступила испарина. В голове колокольным звоном отдавались последние брошенные ей слова: обидные, уничижительные… И отчасти справедливые. Я чувствовал, как предательски задрожали губы.
— Мне тоже так кажется, — наконец выдавил из себя я. — Ее можно понять.
Прочие больные сочувственно закивали. Вопли девушки привлекли внимание всего крыла, даже дежурный врач зашел узнать, что произошло. Хотя, в последнее время в больнице привыкли к подобным сценам: не проходило и часа-двух, чтобы кто-нибудь не умер. Слишком много тяжело раненых, не всех успели переправить в Москву…
— Она сейчас всех готова винить в его смерти, — Еремицкий и в такой ситуации смог сохранить самообладание, хотя я прекрасно понимал, что он сами на грани: третьи сутки без сна, да еще с таким грузом на сердце. — Дать тебе глицинчику, может?
— Зачем? — не понял я, старательно унимая дрожь. — Всё в порядке.
— Ну, смотри. Тебя завтра уже выпишут, наверное.
— Хорошо.
— Она еще извинится. Вот увидишь. Пускай большинство людей любят мучиться жаждой куда больше, чем пить.
— Это не важно на самом деле, — в который раз я не понял, что он имеет в виду, но даже не стал переспрашивать.
— Можно? — в дверь постучали, и я к своей безмерной радости увидел Сонечку. — Филипп! Вот ты где!
— Если она не будет орать, я пойду, — Лев ужом проскочил мимо новой посетительницы и вышел в коридор.
— Почему это я должна орать? — удивилась девушка.
По палате пробежал нервозный смешок.
— Это он так шутит, — успокоил я. — Так рад тебя видеть! Где ты была? Мы искали тебя!
— Меня дружинники спасли, — проигнорировав стоявшую рядом табуретку, она села прямо на край кровати: молодая, улыбающаяся, цветущая. — Славка за мной пришел, представляешь? Под охраной меня в безопасное место отвели, спрятали. Ты волновался?
— Немного, — признался я.
Сонечка приложила ладонь к моему лбу.
— У тебя такой нездоровый вид… Как твое самочувствие? Я слышала, что произошло. Так Женечку жалко… Говорят, это он предупредил город об опасности?
— Так и есть, — ответил я.
— Хороший он был парень…
— Все так говорят… Теперь.
— Я вообще у Танюшки была, — она, казалось, не заметила моей иронии. — А их с Костиком, оказывается, в Москву перевели. Ты знал?
— Знал, — я хотел добавить, что сам лично и хлопотал насчет перевода, но сдержался. — С ними все будет хорошо.
— Я знаю, — Сонечка ободряюще улыбнулась и убрала руку с моего лба. — Расскажи мне, как ты тут?
— Я вот чего понять не могу, — заговорила Вера, не поворачивая головы. — Как так получилось, что коллекция, за которой так долго все охотились, в итоге оказалась никому не нужна? Где она сейчас вообще?
— Кажется, в Младове так и осталась, — равнодушным голосом ответил я: вопрос жены оборвал череду моих мыслей. — Выставлена в музее. Я думаю, ее время еще придет.
— Что значит, придет?
— Сейчас эта коллекция у всех ассоциируется только с горем и страданиями. Поэтому про нее мало пишет пресса, о ней не упоминают в новостях. Нужно время, чтобы притупилась боль, и младовчане смогли хотя бы попытаться оценить доставшееся им наследие.
— Ты полагаешь, — Вера недовольно заерзала: ей мои слова не понравились. — Это достойная цена за всё то, что они пережили?
— Другой цены им все равно никто не предложил.
— Даже видеть ее не хочу, — сидевшая на диване Яна раздраженно отшвырнула выпуск «Младовских вестей». — Если и вправду вся эта содомия произошла из-за коллекции, пусть ее лучше увезут из города навсегда!
— Содомия — это немножко другое, — машинально поправил я, оторвавшись от компьютера.
— Да знаю я, что такое содомия, — отмахнулась девочка. — Ты еще меня поучи. Когда твоя жена приедет?
— Должна послезавтра. Раньше ее не пустят в город.
— Долго еще…
— Хочешь познакомиться?
— Конечно. Высказать ей все, что я про тебя думаю.
— Едва ли она узнает что-то новое.
— Ну, все равно…
— Яночка, дочка, — в комнату вошла Елена, в руках ее дымилась чашка с горячим чаем. — Каким тоном ты разговариваешь со старшими?
— Нормальным тоном я с ним разговариваю, — Яна осторожно поправила загипсованную ногу, поморщилась от боли. — Он вообще мне про содомию собирался рассказывать! Это мне чай?
— Не тебе. Филиппу Анатольевичу. И хватит на людей наговаривать всякие небылицы.
— Хорошо устроился! В квартире нетранспортабельный больной, а чаи носят ему!
Когда она злилась, то начинала картавить куда заметнее, чем обычно.
— Слышали про сокровища Юрьевских? — Елена поставила чашку на стол рядом со мной: я победно подмигнул Яне. — Их нашли. В фургончике на стоянке в Погорелом Городище. Двадцать один предмет. Видимо, громобои хотели тихонько вывезти ее, когда все уляжется. С учетом сабли и ожерелья это же получается вся коллекция! О таком и мечтать не смели!
— Ура, ура, — Яна изобразила аплодисменты кончиками пальцев. — Читали мы уже. Ну ее к лешему, эту коллекцию, если из-за нее столько бед.
— Ты не права, — возразила ей мать. — Эта коллекция, если ее оставить здесь, может принести нашему городу мировую известность.
— Громобои принесли нашему городу мировую известность. Включи телевизор.
— Да я не о том говорю! Ты меня вообще слышишь?
— Даже чаще, чем хотелось бы.
— Ладно, — женщина обратила взор в мою сторону, но, не дождавшись поддержки, обиженно поджала губы. — Мне сейчас не до глупых споров. Нужно в школу идти, сегодня собрание по поводу продолжения учебного года. И еще сбор денег на похороны… Филипп, ты собираешься куда-нибудь?
Я отхлебнул чай, но при упоминании о похоронах поспешно поставил чашку на место…
— Нет. Перевязка утром была, следующая только завтра.
— Хорошо. Тогда смотри за Яной. Все, я ушла.
— Слушай, — обратилась ко мне девочка, когда входная дверь квартиры захлопнулось с обратной стороны. — А суд-то будет? По поводу квартиры?
— Должен быть, — я подумал, можно ли уже брать чай, и решил, что пока еще рано. — Его перенесли на начало апреля.
— А ты, получается, приедешь?
— Едва ли. Если твоего папеньку будут судить по уголовной статье, ему будет не до гражданских исков. Вопрос с квартирой вновь повисает в воздухе.