Но поиски коллекции, точнее, оставшихся от нее двадцати трех предметов, так и не увенчались успехом. Искать начали уже после Великой Отечественной, когда в народ просочились слухи от переживших «чистку» бывших слуг графа. Искали не очень тщательно и, как итог, ничего не нашли. Тогда стали возникать альтернативные версии. Например, что ценности были присвоены мародерами и безжалостно распилены ими на куски драгметалла. Или что их, этих самых сокровищ, никогда и не было. В любом случае, до конца века никакой информации о пропавшей коллекции больше не появлялось. Однако на излете девяностых в прессе стала муссироваться гипотеза, что часть сокровищ могла сохраниться в подвале особняка, в одном из замурованных тайников. Кто был автором гипотезы, неизвестно, однако в Юрьево ломанулись толпы энтузиастов с металлоискателями. Но многочисленные дилетантские раскопки, как и все предыдущие, закончились большим пшиком: ни в усадьбе, ни в окрестностях не удалось обнаружить ничего кроме кучи металлолома, ржавевшего в земле еще с царских времен. Тут же выдвинули новую теорию: коллекция была обнаружена и вывезена немцами в 1941 году, когда Младов был оккупирован гитлеровскими войсками. Казалось, слух так и останется слухом, пока в конце прошлого года археолог-теоретик Борис Ааронов не указал-таки на карте точку, где должен был скрываться клад. И этот самый клад там действительно нашли. Всего четыре предмета: сабля Андрея Младовского, золотой оклад, ожерелье византийской принцессы и парадный рыцарский доспех польской работы. Что любопытно, истлевший холстяной сверток был обнаружен всего в двух сотнях метров от заброшенного особняка, под фундаментом позабытого семейного склепа Юрьевских. Каждый день десятки людей проходили мимо заваленной булыжниками канавы, и никому не пришло в голову, что это — останки когда-то стоявшей здесь постройки. Сокровища немедленно были переданы в местный краеведческий музей при монастыре, в дальнейшем их планировалось перевезти в Москву для досконального исследования, но… Не успели. Нынешней ночью кто-то проник в здание музея и похитил два из четырех экспонатов: саблю и ожерелье.
Такая вот «Бронзовая птица».
Взглянув на часы, я не удержался от пары крепких слов, после чего вскочил, как ужаленный, и со всех ног помчался в суд.
Глава VI: Дилетантская педагогика
— Вы уже слышали о коллекции?
Такими словами поприветствовала меня Елена, едва лишь я объявился на пороге учительской. Как будто даже забыла, где я только что был. И по какому вопросу.
— Слышал, — ответил я, снимая верхнюю одежду и пристраивая ее на вешалке. — Уже раз двадцать успел послушать: и от жены, и на улице, и в суде, и даже по радио в машине, пока ехал сюда. Ах да, и когда проходил мимо импровизированной курилки на углу школы. У вас что, даже пятиклассники балуются?
— Бывает же… — она оторвалась от заполнения классного журнала и задумчиво посмотрела в окно. — Как такое вообще могло произойти? Я думала, их хорошо охраняют…
— Все так думали. Но, как я понял из репортажа по радио, их вообще не охраняли. Странно даже, что сперли только два предмета, а не все четыре.
Информация о краже была крайне скудной, но на тот момент уже стали известны некоторые подробности. Например, о том, что сигнализация не сработала, ибо с незапамятных времен пребывала в отключенном состоянии. Действительно, кому она нужна, если еще три недели назад самым ценным предметом из экспозиции музея был деревянный ткацкий станок, собранный местными умельцами по старинным чертежам. А пропажу обнаружили случайно: сторож проснулся (!!!) и почувствовал, что в здании сквозняк. Если бы не его бдительность, в полицию пришлось бы звонить первым посетителям музея, а сами работники и не прочухались бы. Злоумышленники проникли внутрь через окно третьего этажа, спустились на второй, где хранилась экспозиция, забрали саблю и ожерелье и покинули здание тем же путем, каким пришли. Стеклянные ящики, в которых хранились сокровища, были заперты, однако ночные визитеры принесли с собой стеклорезы. Такие дела. Удалось ли найти какие-нибудь улики, не сообщалось, но следователи, по словам репортера, блещут энтузиазмом и бьют землю копытом.
— Ну да ладно, — по-видимому, Елена не услышала от меня ничего нового и быстро потеряла к теме интерес. — Как прошел суд?
Доброе утро, барыня. Вспомнила, наконец.
— Пока никак, — я, сам не зная, зачем, взял со стола пресс-папье — грубую китайскую подделку под антиквариат, и принялся увлеченно разглядывать ее, словно нечто, заслуживающее внимания. — Это лишь предварительное слушанье, на нем лишь уточняются исковые требования, как основные, так и встречные. Основное слушанье через десять дней.
— Ясно… Он там был?
— Он? Если вы про вашего бывшего мужа, то да, был.
— Один?
— С юристом.
— Хорошо, — чуть слышно прошептала она. — Очень хорошо.
— Они уверены в своих силах, — сказал я, кладя безделушку на свое законное место. — И судья на их стороне. Но я заявил ей отвод: посмотрим, что из этого выйдет. В любом случае, если она попытается пренебречь законом, будет даже лучше: мы без проблем обжалуем ее решение в областном суде.
— Спасибо, Филипп, — ответила Елена, думая меж тем о чем-то своем. — Спасибо, что не оставляешь нас с Яной.
— Да пока не за что…
— У вас же через двадцать минут первый урок! — вдруг спохватилась она. — Волнуетесь?
— Если честно, то очень волнуюсь, — я был рад возможности перевести тему со скользкой дорожки внутрисемейных отношений. — Даже не могу представить, что буду там один полтора часа… Как в клетке со львами.
— Ну, вы уж преувеличиваете, — улыбнулась Елена. — Это старшие классы, в большинстве своем адекватные ребята. Кстати, всего набралось двадцать три человека. Вот список.
— Так много? — ахнул я, беря в руки листок. — И что, все добровольцы?
Моя работодательница на секунду замялась.
— Ну… Почти. Желающих было всего пятеро, поэтому мы произвели, так сказать, добровольно-принудительный отбор. Но никто особо не возражал! Честное слово!
— И какой же ценой вы их купили?
— За исправление долгов по русскому, — сконфуженно промямлила Елена.
«Зашибись. Теперь я получу класс ненавидящих меня детей, которых практически против воли заставили отсиживать в пятницу два дополнительных урока».
— И часто вы проводите подобные добровольно-принудительные наборы?
— Среди старшеклассников — чаще, чем хотелось бы, — вздохнула завуч. — Чем ближе выпуск, тем меньше в них энтузиазма. Появляются новые интересы, новые увлечения. Да и соблазнов вокруг много, а они ведь уже взрослые… По крайней мере, они сами так полагают. Хочется всего и сразу. Ограждать их бесполезно, только хуже будет. Поэтому мы пытаемся хотя бы направлять тех, кого еще можно.
— А есть те, кого уже нельзя?
Еще один глубокий вздох.
— Такие, увы, тоже встречаются. Я понимаю, нельзя так говорить, тем более вслух, но шила в мешке не утаишь: есть дети, помочь которым мы уже не в силах. Это не вина учителей — они и так делают все, что могут. Это порок всей системы. Всего нашего общества. У нас сейчас система ценностей перевернута с ног на голову. Никто не хочет работать, все хотят зарабатывать. А еще лучше — легкие деньги. Отнять, украсть, обмануть, подставить — вот путь к успеху. И это сейчас муссируется везде, это то, что они видят вокруг себя ежечасно. По телевизору, в кругу сверстников, дома, на улице. Как тут воспитать нормального человека?
— Так везде, — вставил я свои пять копеек. — Не только здесь.
— Я понимаю, что так везде, не думайте, что я закостенела в границах Младова. Но не зря же говорят, что все счастливые семьи похожи, а все несчастные… У нас, например, есть две молодежные группировки. Они сплочены, организованы и состоят сплошь из… Не побоюсь этого слова, отморозков. Как минимум, одна из них, вторая поменьше, и она… впрочем, это не важно. Важно другое: их боятся все. Даже взрослые. Даже учителя. И мы ничего не можем поделать. Лидеры этих группировок имеют покровителей в таких сферах, до которых нам при существующих порядках никогда не достучаться. У них свои планы касательно нашей молодежи. Нам же приходится жить вот так, приспосабливаясь и надеясь на лучшее. Поэтому я и решила провести несколько факультативов с приглашенными преподавателями: пусть дети узнают что-то новое, определятся со своим выбором. Пока еще у них есть время определиться. Понимаете?
— Да, понимаю, — ответил я. — И постараюсь сделать, все, что в моих силах.
— Благодарю, — сердечно улыбнулась молодая женщина и тут же построжела. — Через три минуты звонок.
— Да, пожалуй, пора идти, — я поднялся. — Только у меня еще один вопрос. Из этих пяти добровольцев, про которых вы… Ты говорила… Трое из них случайно не с фамилиями Лапин, Сомов и Горовец?
Ответом мне послужил недоуменный возглас:
— Откуда ты знаешь? Где они уже успели отличиться?
— Да так, нигде… Я просто предположил.
Жалкая попытка отвести подозрение.
— А я сидела голову ломала, чего это они сами пришли… Опять в туалете курили? Или еще что? Ладно, ступай, потом с ними разберемся.