— В сельхозе. Передай, если не заломает, — он откинулся на подушку. — Я за славой не гонюсь.
— Охотно верю, — согласился я, покидая палату и направляясь к дежурившему возле лифта Еремицкому.
А тот уже извелся в ожидании?
— Ну? — демонстративное постукивание по циферблату наручных часов: мол, что так долго?
— Всего четыре минуты! — возмутился я. — Да, да, не жестикулируй ты так. Я его узнал.
Глава X: О полиции и женщинах
Два дня провел я в мучительных размышлениях, что мне делать со всем этим дерь… Простите, со всей этой информацией. Когда у тебя на руках имеются ценнейшие улики, которые наверняка помогут выйти на след крупной банды, виновной в субботнем дебоше, очень трудно отказаться от соблазна дать этим уликам ход. Такой шанс… Вывести негодяев на чистую воду, вернуть украденные предметы коллекции, прослыть героем… Звучит очень заманчиво, что ни говори. Однако сразу два человека сказали мне «не лезь», и я не мог найти причины не прислушаться к их мнению. И пусть я сам себе на уме, просто так отмахнуться тоже не получается Они ведь лучше меня знают: они здесь живут. Как говорил один мой знакомый: «если все так просто, как ты говоришь, почему до этого никто не додумался раньше?» Нет, надо призвать на помощь свою врожденную и приобретенную осмотрительность, которая до сих пор меня не подводила, и немного подождать.
Тем более, эти же два дня я внимательно наблюдал за всем происходящим в городе. Наблюдал и, прошу прощения, тихо офигевал.
В понедельник утром, буквально сразу после моего ухода, городскую больницу наводнили люди в форме. Полиция, ФСБ, ФМС… ФМС? Федеральная миграционная служба? Хорошо хоть роспотребнадзор и антимонопольщиков не догадались пригласить. По словам Льва, который позвонил мне вечером и пожаловался на «переизбыток государственных лиц на квадратный метр площади», опрашивали поголовно всех: пациентов, врачей, охранников — причем, даже не разбирая, имел ли опрашиваемый хоть какое-нибудь отношение к событиям минувшей субботы. В итоге за три часа накопился такой объем макулатуры, что один его анализ мог бы продлиться до выхода четвертой части «Назад в будущее». А это, напомню, всего лишь больница, куда свезли раненых! Выслушав гневающегося Еремицкого, я понял лишь то, что во всем происходящем он винит исключительно меня.
— Мне, между прочим, пришлось Наташу успокаивать. Минут сорок плакала бедняжка. Ей все эти твои менты-кранты хуже горькой редьки. И мне тоже. Нет, не стал я говорить им про твоего Бабушкина. Конечно, я не дурак, иначе ты бы сам давно уже давал показания. Что я им рассказал? Что в хорошей империи нет новостей. Да, в нашей империи. Нет, не в больнице, а в стране. Я маммолог, забыл? Что я могу рассказать об огнестрельных ранениях? И зачем я вообще с тобой связался… Надо к тебе Шиза подослать. С ним вы быстро общий язык найдете. Будет тебе мстя.
Следующим утром полиция заявилась в школу, перед этим успев посетить также местный колледж, а также опросить около ста жильцов окрестных домов, которые могли выступить в роли свидетелей. И лишь потом, помучив до кучи еще и школьников с учителями, служители правопорядка отправились непосредственно на место происшествия. Невольно назревал вопрос с подвохом: что мешало провести дознание «по горячим следам» еще в субботу, когда на улице творился снежный ад? По телеку рассказали, что оперативные действия были начаты немедленно, однако непогода препятствовала работе опергруппы, сбору улик, и вообще «все так неудачно складывается…» Но метель утихла еще вечером в воскресенье, после чего дяденьки в погонах отправились… допрашивать потерпевших и свидетелей! То есть, не сразу, а когда произошедшее уже малость поистерлось в сознании. Не говоря уже о лицах. Примет ли суд, буде он состоится, подобные улики? Я изучал криминалистику и прекрасно знаю, что чем дальше событие и его воспроизведение в памяти разнесены друг от друга по временной шкале, тем более искаженными оказываются запечатленные воспоминания. И тем проще внушить наблюдателю, что на самом деле все было совсем не так. Нет, конечно же я не хочу каким-либо образом очернять работу следствия, но против фактов тоже не попрешь.
Второй значимый момент: практически полное отсутствие видеозаписей! Нет, роликами с расползающимся над городом огромным облаком черного дыма интернет был забит под завязку. Лично я нашел не меньше трех десятков. Но все эти записи были сделаны на значительном удалении от эпицентра событий — с балконов и с крыш домов, — в то время, как записей «из толпы», которые могли бы хоть что-нибудь прояснить, как назло, не оказалось ни одной. Объяснялось это просто: люди в масках жестко, а порой даже жестоко пресекали любые попытки запечатлеть их. Они вырывали из рук и разбивали любую технику, которая могла зафиксировать творящийся бедлам. Под раскопанным снегом следователи обнаружили полторы сотни разбитых мобильных телефонов, четыре десятка искуроченных фотоаппаратов и девять автомобильных видео регистратов, выдернутых из оказавшихся поблизости машин. Сейчас записи с них пытаются восстановить, но «сами понимаете, техника двое суток пролежала на морозе, под снегом…» Это какой-то полковник местной газете интервью давал, мне Валерия Степановна вслух зачитала. Умнички они, ничего не скажешь.
Далее. Трасологический анализ пуль в телах жертв и «жертв». Да они, как минимум, должны были выйти на меня! Моя пуля и моего же официально зарегистрированного травматического пистолета была извлечена из ноги мною же подстреленного подростка! И никакой реакции, никакого внимания к моей скромной персоне! Специально озадачившись этим вопросом — как-никак, могут ведь и нагрянуть, лучше заранее приготовиться к проблемам, — я позвонил знакомому в Москву, и тот сообщил мне, что к ним материалы по «важнейшему делу на государственном контроле» (это выдержка из другого интервью) не поступали. Значит, ими занимается местная криминалистическая лаборатория. Только занимается ли? Ко мне так никто и не пришел, чему я, честно говоря, был только рад.
Ну, и как их всех после этого назвать? Очевидно же, что никто ничего не хочет расследовать! Яна была совершенно права. Следователи не найдут ни единой улики, ни единого человека. Потому что не хотят искать. И мне с моей информацией о Бабушкине там делать нечего: я только бессмысленно подставлю сам себя.
Определившись со своей позицией, я спокойно вернулся к работе.
Весь вторник провел в библиотеке, переделывал учебный план. Вечером встретился с Сонечкой: мы сходили в кафе, перекусили, после чего пошли гулять на берег Волги. Сонечка тоже стала свидетельницей беспорядков, была у монастыря в субботу, однако быстро ретировалась и потому не пострадала.
— А вот молодому человеку моему фингал поставили, — пожаловалась она. — Теперь он ходит злой, как собака. И костяшки на пальцах сбиты…
— Он опять в ночную смену сегодня? — на всякий случай уточнил я. Встречаться со злым, «как собака», бойфрендом коллеги в мои планы не входило. Пусть даже мы с его девушкой просто общаемся, и ничего более.
— Да ну его, — отмахнулась Сонечка. — Я сама обиделась. Когда увидела, что там затевается, говорю ему, мол, пойдем домой. А он посмеялся, сказал, если боюсь, могу идти, а ему тут весело. Так я и не переубедила его, ушла одна. А он теперь сердится. Сам получил и сам сердится!
Рассказ о сбитых костяшках навел меня на мысль, что Артем Бабушкин мог оказаться не единственным зачинщиком беспорядков, загремевшим в больницу наравне с добропорядочными гражданами. Но мысль так и осталась всего лишь мыслью.
Сонечка, между тем, продолжила.
— Мы сначала втроем хотели пойти. С Таней Кавериной. Помнишь ее? Она тоже в школе работает.
— Учительница математики? — уточнил я. — Как же, помню. Мы с ней, кстати, утром в субботу в школе пересеклись. Аккурат перед этой самой ерундой.
— Да? — тон моей собеседницы вдруг как-то резко переменился. — И какой она была?
— Она? Да не знаю… — растерялся я. — Нормальной была.
— Улыбалась?
— Да, улыбалась. Настроение у нее хорошее было. Мы еще поболтали немного на крыльце.