Пришлось шарить по карманам.
— Спасибо, — Яна хотела было допить все до дна, но я забрал у нее канцелярский файл, в котором еще утром лежала моя доверенность от Елены, а теперь плескалась вода.
— Не жадничай. В туалет захочешь — под себя пойдешь? Я тебя держать не буду.
— Будешь, если понадобится, — вредным голосом заявила девчонка, к которой тут же вернулся подростковый апломб. — Ты меня сюда затащил.
— Я? Ты сама за мной увязалась!
— Я же не знала, что так все получится…
— Я тоже не знал. Так что не надо все на меня валить.
— Ладно, извини. Тебя так долго не было… Сколько сейчас времени?
— Половина двенадцатого. Еще вся ночь впереди.
— Да уж… — она попыталась принять более удобное положение, задела пораненную ногу и скорчилась от боли. — Мне уже кажется, что я сижу тут целую вечность.
— Представь, каково тем, кто действительно обречен всю свою жизнь провести в заточении, — я устроился рядом и начал бинтовать коленку девушки смоченным в ледяной воде шарфом. — Твой телефон еще жив?
— Неа. Сдох. И фонарик тоже недолго протянет. Ах, как хорошо… Да, то, что нужно… Ты волшебник. Просто кайф…
— Ты вгоняешь меня в краску подобными заявлениями, — я и вправду чувствовал себя неловко. — У меня на телефоне еще почти половина заряда. Но если мы не будем экономить, до утра не хватит. Давай потушим свет?
— Давай, — согласилась Яна. — Только ты больше никуда не уходи, ладно?
— Не уйду, — пообещал я.
Снова воцарилась темнота. Я лег на холодные камни, закутался в куртку, накинул на голову капюшон и попытался уснуть. Ага, как же. Проще было пройтись «колесом» по вершине Эвереста, предварительно покорив его голым и без кислородного баллона. Это не считая того, что я, в принципе, не умею делать «колесо». Жестко, сыро, холодно. И страшно. Да, страх никуда не делся. Пусть я пытаюсь храбриться перед Яной, себя не обманешь. Никакая сила не заставит меня сейчас выйти наружу. А до рассвета еще девять часов.
— У тебя красивая жена? — спросила Яна, словно желая этим простым вопросом начать долгую беседу.
— Красивая, — ответил я.
Вспомнилось, как чуть больше двух лет назад этот же вопрос задавала мне другая молодая девушка. Правда, совсем в других условиях и по совершенно другому поводу. Эх, Аня, Анечка… Сколько всего мы прошли тогда с тобой. И где ты теперь? Как ты живешь? Догадываешься ли, что твой далекий друг снова попал в беду?
— А я видела фото, — заявила девочка таким тоном, словно собиралась уличить меня во лжи.
— Зачем тогда спрашивала? — удивился я.
— Затем. Мне она очень понравилась. Ты нас познакомишь?
— Если мы выберемся — обязательно.
— Выберемся. Не могу же я бросить Юлиана гнить на нашей старой даче запертым в строительном вагончике.
— А, так вот он где… Я сообщу, куда надо.
— Сообщай, — разрешила Яна. — Я тут подумала: пусть делает, что хочет. Мне наплевать. Я потом до него доберусь.
— Каким же образом, если не секрет?
— Способ я найду. Ты мне поможешь?
— Нет, — я покачал невидимой в темноте головой. — Если меня не грохнут громобои, я стану приличным семьянином. Заделаю жене ребенка и буду пахать за двоих на трех работах, пока она будет сидеть в декрете. А потом, когда она оправится, а ребенок подрастет… Не знаю, может, второго заведем. И снова пахать.
Яна громко фыркнула.
— Ты вправду думаешь, мне интересно слушать про женскую судьбу? Мне хватает, что мама постоянно слушает хриплых теток по радио «Шансон» и жалуется, как ей тяжело по жизни.
— И часто жалуется? — лениво поинтересовался я.
Разговор казался каким-то пустым, бессмысленным. Не пища для ума, а так — жвачка.
— Часто. Последние три недели так вообще не слезает с этой пластинки. Заездила до дыр.
— Ей и вправду сложно.
— У вас, взрослых, всегда все сложно. А простых вещей вы попросту не видите. Вот тебе нравятся мои волосы?
— Ну, так, — я никогда не умел отвечать на вопросы женщин об их внешности. — Они красивые, да. Черные такие… Как крыло ворона.
— Крыло ворона, — девочка прыснула, с трудом сдерживая смех, но тут же охнула от боли. — Прям высокой поэзией запахло. Ты хоть в курсе, что я нас самом деле блондинка?
— Да ладно?! — не поверил я.
— Вот тебе и ладно. Мои волосы очень светлые. Но я подкрашиваю их раз в месяц, поэтому не видно. Это вредно, конечно, так часто, но иначе никак. Ты пятьсот тысяч раз видел меня с краской для волос, но даже не подумал спросить. Потому что не заинтересовался.
— Может быть… Но зачем ты красишься?
— Крашусь я, потому что так хочу. Я так решила, и это мой выбор. Не хочу, чтобы обо мне судили по моей внешности. Дело не в стереотипах даже. Я знаю, что я красивая, пусть даже крашеная и картавлю. Но ты все равно, узнав, что я блондинка, только что стал относиться ко мне иначе. Не хуже, но иначе, ведь верно?
— Может быть… — поразмыслив, согласился я.
— А дело все в том, что у вас, у взрослых, совершенно нет фантазии, и вы не видите дальше своего носа. Вы, как дрессированные собаки: можете идеально исполнять все команды, но не потому, что понимаете человеческую речь, а потому что так запомнили. Скажи собаке «лежать» по-английски или покажи ей табличку с этим словом — она ляжет? Посвети коту солнечным зайчиком — разве он поймет, что это мираж, обманка? Вот так и вы. Слепили свой мирок, выдумали к нему законы и живете по ним. А чуть выйдете за шаблон — и все, приплыли, не знаете, что делать. Как ты собираешься бороться с бандой подростков, если даже понятия не имеешь, как они мыслят? Какие у них ценности, какие цели, какая мораль? Ты не знаешь. И никто не знает. Кроме нашего Шизика. Он сам ребенок в душе, поэтому так долго продержался.
— Ты хочешь сказать, — я придвинулся поближе к девушке. — Чтобы победить громобоев, нужно их понять?
— Чтобы победить громобоев, нужно найти их уязвимое место и ударить туда. Какое уязвимое место у любой человеческой группы?
— Это зависит от того, что за группа… — я задумался. — В преступных группах силен авторитаризм. Но завалить их лидера…
— Да нет же! — Яна приняла сидячее положение и попыталась поправить обмотанный вокруг коленки шарф. — До Гелика ты не доберешься, до Пледа тоже. А до их старших лидеров — тем более. Но есть те, кто тебе по зубам. Кто может рассказать много интересного. Ты просто боишься признаться сам себе.
— Признаться в чем?
— Признаться в том, что нужно бить первым, а не ждать, когда начнут бить тебя. Это знает любой школьник. Даже девочки.
— Кажется, я понял, кого ты имеешь в виду, — улыбнулся я про себя. — Определенно стоит попробовать… Как только мы отсюда выберемся.
В ответ девочка разразилась потоком ругани.
— Чертова нога! Да перестань ты уже болеть! Бесполезная кривая коряга!
— Ты скучаешь по нему? — спросил я безо всяких прелюдий.
— По кому? — она отвлеклась от самоистязания и притихла.
Боится ответа, понял я. Но отступать уже поздно.
— По Алику.
Она заговорила не сразу.
— Тебе мама рассказала, да? Конечно, она, кто же еще. Мне иногда кажется, она меня винит во всем, что произошло. Ну, в этой истории с Аликом и громобоями, заварухе с квартирой. Я говорю себе, что это не так, но получается не очень убедительно. Да, я скучаю по Алику. Он был очень хороший. Но он не вернется ко мне.
— Думаешь, не вернется? Судя по тому, что я слышал о нем, он не из таких.
— Он испугался.
Вот и весь ответ.
— Почему ты так решила? — задал я последний глупый вопрос.
— Потому что иначе он не уехал бы вот так, один. Он взял бы меня с собой. И я поехала бы.
Глава XXXII: Потери и приобретения
Вообще я не собирался развязывать против громобоев полноценную партизанскую войну. Не настолько еще я расхотел жить. Нужно было как-то дотерпеть до пятницы, провести последний урок — и ехать домой. Потом вернуться в понедельник, сходить в суд, закончить дело с квартирой (перед этим, разумеется, освободив Яниного отца), после чего покинуть Младов уже навсегда. Без сокровищ, но со своей головой на плечах и шкурой на костях…