Мне потребовалось ровно одно мгновение, чтобы понять, кого он имеет в виду.
— Черт побери! Ты сможешь раздобыть его адрес?
— Пять минут. Только не кричи. И не ругайся больше. Твоя грубость разбивает моё нежное сердце.
— Лев, ты… Ты просто… Я люблю тебя!
— Ну вот, дожил, — Лев флегматично почесал за ухом. — Уже мужики в любви признаются. Нет уж, гарсон, на наших ветвях уже пожухла листва. Пошли в приёмник.
Едва ли подстреленный мною тремя неделями ранее Артем Бабушкин ожидал подобного визита. Перед тем, как открыть дверь, он, конечно, спросил, кто там, но ответ «из больницы терапевт» (подсказанный, кстати, Еремицким) его вполне устроил. Лох, что с него взять.
— Не суетись, кореш. Сдавай назад.
Он и не собирался суетиться. Увидев направленное в его сторону дуло револьвера, парень сразу все понял. И послушно сдал назад. Двигался он тяжело и заметно хромал.
— Я не один, — зачем-то сказал он. — Не надо шмонать, ладно?
— А с кем ты?
Если с дружками, то дело плохо. Придется уходить, несолоно хлебавши, да еще и спринтерскими темпами. Хорошо, что этот придурок не подумал о том же и ответил честно:
— С бабой.
— Где она?
— В комнате.
— Пойдем, посмотрим.
Комнат в квартире оказалось две. Одна, большая, пустовала, зато во второй, поменьше и захламленнее, действительно обнаружилась перепуганная девушка одеждой больше походившая на проститутку, нежели на герл-френд приличного подростка. Лицо, впрочем, смутно знакомое: наверное, из школы.
— Иди в ванную, — велел я ей. — Сиди тихо, и никто тебя не тронет. Только телефон мобильный здесь оставь. И сумочку тоже.
— Хорошо, Филипп Анатольевич, — послушно ответила она.
Надо же, угадал. Знает меня.
— Она знает тебя? — Бабушкин аж затрясся. — Вот сука! Я же к ней, как к человеку, а она… Привела в дом… Да я ее своими руками раздавлю, как гадину!
— Осади, давитель, — усмехнулся я. — Прежде, чем делать выводы, взвесь все факты и аргументы. А потом уже распускай руки. Помню, ты и меня обещал раздавить. А я живой пока что, как видишь.
Молодой громобой недобро прищурился.
— Мы уже виделись, говоришь? Подожди… А ведь точно, я тоже тебя знаю! Это ты шмонал в меня! Точно, ты! Да ты в курсе, сколько я потом в этой вонючей больнице провалялся? Чуть гангрену не схлопотал! Да из-за тебя у меня нога до сих пор…
— Соболезную, — прервал я его, а когда он заткнулся на полуслове, взял в руки прислоненные к стене костыли и выбросил их в прихожую. — Но я пришел не за этим. Я пришел побеседовать.
— Размечтался!
— Еще как. Садись на кровать. Ты кого-нибудь ждешь?
— Нет, — ответил он, но я повторил вопрос с нажимом, и он тут же признался. — Старший брат часа через полтора должен прийти.
— Нормально, — успокоился я. — У тебя первый этаж. Решетки на окнах есть?
— Нет. Кто ж рискнет лезть ко мне!
— Я рискнул. Ну да ладно. Приступим к опросу. Когда твои друганы собираются брать власть в городе?
Бабушкин постарался принять вальяжную позу, но понял, что выглядит довольно глупо.
— Я ничего тебе не скажу. Я не падла и не стукач, своих не сдаю. Лучше сразу иди и застрелись, потому что когда наши тебя достанут…
— Цыц. Это не ответ. Отвечать прошу по существу.
— Не буду я отвечать.
— Как хочешь, — я пожал плечами и тут заметил стоявшую возле компьютерного стола табуретку и сел на нее. — Тогда мне придется тебя убить.
— Кишка тонка, — язвительно бросил громобой, демонстративно сплюнув. — Ты не сможешь.
Он, конечно, был прав на все сто. Если этот негодяй откажется отвечать, придется применять к нему силовые приемы, а этого очень не хочется. Не готов я еще бороться с врагами их же методами, опускаться до их уровня. Воспитание не позволяет. Наверное, поэтому я в итоге и проиграю. Для меня предел смелости — уже тот факт, что я добровольно пришел к нему и пытаюсь угрожать. Ладно, пока есть время, попробуем зайти с другого бока. Информация мне нужна в любом случае, а получить ее больше негде.
— Послушай, Артем, — заговорил я доверительным тоном. — Я ведь прекрасно понимаю, что тебе глубоко наплевать как на дело громобоев, так и на город, в котором ты живешь. Ты существуешь исключительно ради потакания своим интересам. Все, что нужно — это чтобы лично тебе жилось хорошо. Хорошо и безнаказанно. Жаль, соратники не догадываются о твоих истинных мотивах. Они, конечно, тоже те еще гуманисты, но у них есть идея. А у тебя ее нет. Поэтому я не верю в твою неприступность.
— Ты это сейчас к чему мне загоняешь? — не понял Бабушкин. — Америку открыл? Думаешь, я один такой? Да таких среди наших большинство. Всем срать на их славянистские идеи, богов, святой дух и прочую хрень. А вот поразвлечься нахаляву, полапать девочек, срубить бабла — это тема. Но это не повод сдавать своих, понял?
— Да, тема знатная, — подтвердил я, проигнорировав последнюю реплику. — А на фоне запуганного населения и подкупленной папиками полиции жить в кайф вообще просто, не так ли? Только не думай, что ваш Младов — это вся Россия. Ну, выведите вы на улицу всех своих братанов. Кстати, сколько их всего? Двести? Триста? Даже если немногим больше, это ничего не изменит. Ну, сломите вы сопротивление местных органов — уверен, они даже не будут особо вам препятствовать, — возьмете Младов на сутки, побесчинствуете вволю. Попадете в топы федеральных СМИ. Дальше что? Уже на следующий день здесь будут внутренние войска и ОМОН. Выстоите вы против них? Ответ тут может быть только один: нет. Кого не пристрелят, того повяжут. А потом будут следствие, суд… И тюрьма. Придет расплата за все. Тебе и твоим братьям. Много-много лет расплаты. Я лично сделаю все возможное, чтобы содеянное классифицировалось как террористический акт. За одну только предпринятую тобой попытку изнасилования можно получить годиков пять, а если ты еще и поучаствуешь во всеобщем веселье — закроют лет на пятнадцать-двадцать. На свободу выйдешь очень не скоро — зато уже взрослым человеком. Человеком, отвыкшим от воли. Скажи мне, Артем, стоит ли всё, мною описанное, одних суток полной свободы и безнаказанности?
Бабушкин призадумался. Думал он долго, я даже начал подозревать, не затягивает ли он время в надежде на помощь. Пока в комнате воцарилась тишина, прислушался: как там девушка в ванной? Вроде бы, все тихо. Мне нельзя надолго задерживаться в этой квартире. И к Сонечке возвращаться нельзя. Где я буду ночевать? Как мне выйти на Женю, если, по словам Пледа, он ударился в бега? Найден ли последний схрон? Последний ли он на самом деле? Станут ли громобои медлить с нападением на город, если не сумеют собрать всю коллекцию? Надеюсь, что подождут. Заказчик будет недоволен. Заказчик, заказчик. Кто же ты такой, могущественный заказчик? Тот самый мифический Юрьев, который откуда-то знает меня? Знакомая ситуация, однако… Прям дежа-вю какое-то.
— Если я сдам своих, мне в любом случае не жить, — наконец заговорил Бабушкин.
— О нашем разговоре никто не узнает.
— Она уже знает, — кивок в сторону двери. — Ты Лазарев, верно? Наши про тебя говорили. Что ты все время трешься рядом. Жаль, я не учусь в школе. Если бы узнал тебя еще тогда, у монастыря, все было бы гораздо проще.
— О девушке я позабочусь, — уверил его я, сам не веря, что он так быстро «расклеился». — Но тебе в любом случае придется сказать мне правду, если хочешь выйти сухим. Кто такой Юрьев?
— Ладно, — сдался громобой. — Но мы договорились: когда все закончится, ты меня отмажешь.
— Договорились. Давай про Юрьева.
— Юрьев — это перец, который заказал нашим надыбать коллекцию. Он объявился года три назад, я тогда еще учился в школе. Вышел сразу на нас, без участия старших. Обещал хорошие деньги за всю коллекцию, дал наводки.
— Кто такие старшие?
Бабушкин изобразил недоумение.
— Старшие — это старшие. Они в дела не лезут, дают только указания. И деньги. Связь с ними через «Морзе». Это типа должность такая, вроде связного. Сейчас наш «Морзе» — Плед. Он в активе самый старший, но он лишь связной. Всем рулит Гелик.